А может, надо действовать осторожнее?.. Например, найти в стенах камеры какой-нибудь крупный сосуд и вскрыть его осколком кости. Польется кровь, и это наверняка не останется незамеченным.
Геноведьма всполошится, подумает на какую-нибудь язву или внутреннее кровотечение в недрах своего дорогого дома, тут-то он ее и…
Время шло, и каждый его час казался Гензелю зудящим стежком на свежезашитой ране.
Геноведьмы все не было. Неужели у нее столько дел, что совсем не остается времени на пленника? Или она слишком хитра, чтобы наносить ему визит? Может, она будет посещать его только тогда, когда он спит?..
Гензель вздрогнул, когда в камере раздалось негромкое хлюпанье. Что такое? Воображение мгновенно нарисовало гадостную картину — мешок плоти, в котором он заключен, медленно наполняется жидкостью. Может, даже обычной кровью. И он плавает в ней, как угодившая в винную бочку мышь, пока остается воздух, пока легкие не рвутся на части…
Но крови не было видно. Из небольшого соска, почти неразличимого на фоне багровой плоти одной из стен, потекло что-то белесое и густое, источающее неприятный кисло-молочный запах. Оно быстро застывало в небольшом углублении, загустевая и на глазах превращаясь в хлопья. Гензель окунул в странную жидкость палец, с подозрением обнюхал, потом даже лизнул. Без сомнения, это была какая-то органическая и питательная жидкость. Что-то вроде молочной сыворотки. Вот как ужинают, стало быть, пленники геноведьм — их вскармливают внутренними секрециями живого дома. Здесь никто не ударит тюремщика миской, не чиркнет заточенной костью… Здесь, в недрах огромного куска мяса, попросту не нужны тюремщики.
Гензель не стал есть. С силой шлепнул по углублению босой ногой, отчего жижа разлетелась по всей камере. Если геноведьма думает, что его, как молодого и беспомощного козленка, можно кормить из вымени, ей придется кое-что узнать об упрямстве настоящих квартеронов, которое, как известно, неотъемлемая часть их генокода. Нет, он добьется того, чтобы ей пришлось встретиться с ним с глазу на глаз.
И убьет ее.
11
Время в заточении текло невообразимо медленно. Стиснутый со всех сторон стенами из бугрящейся мышечной ткани, Гензель не находил себе места. Дома, в Шлараффенланде, их каморка была тоже невелика, к тому же ее приходилось делить с отцом и сестрой, но теперь она казалась ему просторной, как дворец Мачехи. И там стены были стенами, а пол — из обычного камня. Их хижина не сокращалась, проводя сквозь себя питательные соки, не делалась влажной каждое утро из-за выступавшей слизи, очищающей внутреннюю обстановку, не колыхалась, отзываясь на чей-то неслышный зов. Материя, из которой она состояла, была послушной и мертвой. Но отчего-то именно их старый дом в Шлараффенланде сейчас казался Гензелю по-настоящему живым. А нынешняя камера, хоть и была частью огромного и сложнейшего организма, ощущалась чем-то совершенно бездушным.