Попов и сам не мог бы сказать, как такое ему пришло в голову. И устрашающе рычать он не собирался. И вообще ничего не приходило в голову. Само как-то так получилось, что он перехватил полутораметровый и десятикилограммовый «ручник» за конец ствола и, размахивая им как дубиной, побежал вперед. Почему-то из горла выхлестнуло рычание.
Попов не видел, как удлинились лица финских солдат, как, с запозданием преодолев телесный столбняк, пальцы вошли в спусковые скобы, как стали разворачиваться стволы. Попов не обратил внимания на то, что приклад пулемета «Лахти», описывая очередной круг, въехал сзади в левый бок сержанта Когана. Для Попова существовали в те мгновения лишь два темных вражеских силуэта. И он пришел в себя тогда, когда фигур в том месте, что косой рассекало только что его орудие, не стало. Попов увидел вражеских солдат на полу, Леву — тоже на полу. Попов оглянулся — как раз в тот момент, когда Жох перерезал горло финскому унтер-офицеру…
— Чего-чего! Ребро ты ему сломал, дуболом, — Жох сидел на корточках возле корчащегося на полу от боли сержанта Когана. Попов стоял рядом виновато потупясь.
— Некогда, ребята, — командир скинул маскировочную куртку и стягивал белые штаны, — быстро напяливаем на себя их форму.
Один из двух финнов, которым досталось от Попова, остался в живых при сломанной ключице. Второй лежал с проломленной головой.
— Добить? — спросил Жох, показав на раненного.
— Свяжи, — приказал командир. Вор быстро связал тому руки и вставил кляп из его же, финна, носового платка, а потом присел возле сержанта Когана.
Вслед за командиром стали сбрасывать с себя одежду остальные. Кроме Левы, который от приступа боли в боку потерял сознание…
2
Когда зазвонил телефон полевой связи, капитан натягивал высокие унтер-офицерские сапоги на свои портянки и на суженные внизу серые финские бриджи. А так все было тихо — грохот, крики и стоны никто через слои бетона не расслышал и вызнавать «что происходит?» не прибежал. Теперь же, с этим звонком, ситуация менялась.
— Быстрее переодевайтесь! — Командир в одном своем сапоге, в одном финском направился к телефону. — Лева! — Командир увидел, как пришедший в себя сержант, морщась, выбирается из маскировки. — Тебе — отставить переодеваться!
— Почему? — обиженно, по-детски вырвалось у Когана.
— Никаких «почему»! — зло выпалил командир. Он сел на стол, поставив ноги на стул, положил коробку полевого телефона на колени.
— Значит, они должны были доложить о приеме гостей, — бормотал командир, извлекая трубку из углубления коробки. — Отцы-командиры, значат, беспокоятся.