Люди куда глупее змей.
Хадидже лежала на мягких шелковых подушках в своих покоях, роскошных покоях хасеки наследника, где стены сплошь затянуты изящной вязью рисованных трав и лоз, а окна – не менее изящной вязью лозы живой, чьи благоуханные цветы словно еще вчера росли в райском саду, рядом со столиком, ломящимся от пятнадцати блюд, положенных фаворитке султана, и еще ста пятнадцати, ей не то чтобы очень положенных, однако же кто посмеет отказать, если это надо для самой Хадидже? Лежала и думала, что должна быть несчастна. Ну или хотя бы испытывать беспокойство, благо повод есть, и очень серьезный, – похоже, все старания тети Джаннат были напрасными и маленькой Шветстри так и не удалось стать идеальной перчаткой богини. И дело тут даже не в том, что никакой маленькой Шветстри больше нет и в помине, как нет и нахальной пустоголовой Кюджюкбиркус, это еще полбеды. Их жизни кончились, чтобы жила Хадидже, и Хадидже как никто другой понимала свою ответственность перед ними, ушедшими в прошлое, и брала на себя их обязательства, а как же иначе, ведь имя обязывает. Да и нет никакой разницы между «вчера» и «завтра» – это только в Порте их разделяют, а на хинди оба эти дня называются одинаково, «близкое не-сегодня» в отличие от «не-сегодня дальнего», то есть послезавтра и позавчера, с точки зрения жителя Калькутты, между ними тоже нет никакой разницы. Ведь по сути ничего не изменится от того, что один день сменит другой, чуть повернув колесо сансары; имя будет обязывать завтра, как обязывало вчера.
Во всяком случае, так было поначалу. А сейчас…
Не то чтобы имя перестало обязывать, конечно же нет, просто слишком много всего произошло и изменилось как вокруг, так и в самой Хадидже. И почему-то как-то выходит, что в последнее время она постоянно наполняется то одним, то другим, то третьим, и все не тем, чем надо бы, – то гневом, то удовольствием, то сомнением, то надеждой, то раздражением, то ленью. То есть чем угодно, только не волей богини. И уже даже не каждый раз спохватывается и не всегда дает себе труд задуматься – а идет ли то или иное ее наполнение на пользу богине? Достойно ли оно хорошей перчатки? Сообразно ли? Да что там! Даже и понимая, что таки нет, не идет, недостойно и несообразно, Хадидже все равно не могла заставить себя не то что отказаться от неподобающего поведения, но хотя бы устыдиться и преисполниться раскаяния. Не получалось.
Возможно, сказывалась беременность.
Старые женщины говорят, что поначалу все матери полоумные. Что беременность отнимает у них половинку разума, награждая им ребенка, ребенок ведь маленький, ему как раз хватает и половинки. А матерям оставшейся половинки ума часто оказывается недостаточно. Потом-то они привыкают и ум постепенно вновь вырастает, как отрезанные волосы, – но это случается не скоро, волосы ведь тоже не за один день отрастают до прежней длины. С умом точно так же, и поначалу очень трудно приходится молодым матерям. Вот и глупеют они прямо на глазах, вот и начинают и сами вести себя словно младенцы. Так говорят старые женщины, которым вроде как положено знать всё про такие дела, они ведь и сами многократно становились матерями и тоже теряли разум – ну, во всяком случае наполовину и во всяком случае так говорят они сами.