Сейчас я снова ощутила эту ладонь на щеках, и меня вдруг отпустило. Тот случай, с пуховиком и пальцем, больше не волновал. Он растворился в папиной любви, как аспирин в стакане. Пш-шик! И нету. Остались пощипывающие пузырьки.
Я стала перечитывать письмо. Перебирала слова, словно бусины. Глаза щипало, в груди жгло, а я утирала слёзы и думала: «Эгей, Хлеб-с-Вареньем, да ты настоящий ручеёк, в тебе можно умыться».
Это оказалось очень странное чувство. Папа был далеко, но сейчас он был рядом.
Я заглянула к маме. Она тоже читала папино письмо. Я вдруг подошла и сама её обняла.
Глазами ухватила «родная моя». И отвернулась, и отдёрнула руки. Вдруг ей не нужно это сейчас? Но она удержала мои ладони у себя на груди. Я так и стояла. У меня жутко заболела спина, но я не осмеливалась шелохнуться, потому что ощущала на своих запястьях её раскалённые слёзы.
В понедельник отменили первый урок – англичанка вдруг заболела. Опасаясь насмешек Фокса, я ничего не рисовала. Просто сидела за партой, смотрела прямо перед собой, на доску, где математичка написала примеры, чтобы нас как-то занять, но никто не собирался их решать. Тетрадок по алгебре с собой не было, а листочки она всё равно потеряет, она уже так сто раз делала.
Я тоже не решала, я думала о папе. Всё пыталась представить себе, как он там живёт. Как справляется. И среди этих мыслей была одна, которая меня тревожила. Очень тревожила. Даже пугала.
А что если ТАМ, у папы есть люди, которые… Ну, которые могут им командовать. Заставлять делать то, что они хотят. Стирать им носки или… или… чай носить. Моего папу! Взрослого уважаемого человека, который попал к ним туда абсолютно случайно!
У меня внутри всё стекленело от ужаса, когда я представляла, что там могут быть люди, которые ему что-то могут велеть. Это было ужасно, и как папа бы это пережил, я не знаю.
Я напряжённо размышляла об этом всю алгебру. Мне жутко хотелось домой – перечитать письмо. Поцеловать каждую букву. Но я всё равно подождала, пока все рассосутся из школьной раздевалки. Сейчас у меня не было никакой «брони», и любая колкость могла пробить во мне брешь.
Наконец я подбежала к подъезду. Полезла в карман за ключами и вдруг замерла.
У моего подъезда на четвереньках стоял Андрюша. А сверху на нём, как на скамейке, сидел Фокс и курил. Рядом стоял Алаша и ухмылялся. У Андрюши лицо было странное, немного отрешённое, словно он сидит за партой и смотрит на доску с примерами, а не стоит на коленях на грязной земле, придавленный дылдой Фоксом.
– Красавица! – обрадовался Алаша. – Хочешь с нами посидеть? Я за колой сбегаю. Смотри, у нас какая скамейка хорошая!