— Я тоже в это верю, — сказал Бойченко. — И я согласен со всем, о чем ты говоришь. Правильные, хорошие мысли. Но дело заключается не в одних только добрых желаниях.
— А я не только говорю.
— Правильно. Но тебе под силу и большее, нежели то, чем ты сейчас занимаешься. Ты вполне мог бы справиться с работой, скажем, председателя райисполкома. Говоря конкретно, мог бы заменить Федора Лукича Хохлакова.
— А Федор Лукич?
— Он давно просил подыскать ему смену. Старому казаку надо и отдохнуть и полечиться.
— С этой работой я не справлюсь, — твердо заявил Сергей. — Мне еще надо учиться. Ведь я же с первого курса ушел на фронт.
— Вот видишь, — с огорчением заговорил Бойченко, — смотреть на жизнь со стороны легко, а окунуться в нее с головой и тебе не хочется. После твоего ответа я не пойму, к кому же относятся слова: «Эй, фронтовики, засучивайте рукава!»
— И ко мне. И я, как вы видите, не сижу сложа руки, но учиться мне необходимо.
— Да, учиться каждому необходимо, — сказал Бойченко и умолк.
В просвете между двух гор открылась Усть-Невинская. Густо курились трубы, и на крыши, на сады вместе с вечерними тенями тонкой пеленой ложился сизый дымок.
Возле двора Тутариновых машина остановилась. Сергей поблагодарил Бойченко, просил зайти в дом.
— Тороплюсь, — сказал Бойченко, пожимая Сергею руку. — Не обратном пути заеду. Ну, желаю успеха. А о том, что я тебе предложил, советую подумать.
— Хорошо, я подумаю.
Сергей постоял у калитки, подождал, пока машина выскочила на площадь и скрылась в сумерках, и вошел во двор.
Навстречу ему бежала Анфиса.
На глазах Анфисы блестели слезы, и это поразило Сергея.
— Сестренка, что с тобой?
— И где ты так долго был?
— Да что случилось?
— Семен прислал сватов, а батя противится… — сквозь слезы говорила Анфиса.
— Семен? Вот оно что! Да ты не плачь, а расскажи толком.
Пробыв в поездке больше недели, Сергей даже и не предполагал, что в его отсутствие дома могут произойти такие важные события.
Случилось это в тот лунный вечер, когда Сергей гулял по бульварам Ставрополя. По станице, подымая пыль, прошло стадо, начинало смеркаться, хозяйки доили коров, а на пороге в доме Тутариновых неожиданно появилась бабка Параська, и не одна, а с дедом Евсеем. Ни Тимофей Ильич, ни тем более Ниловна не придали этому никакого значения: могло быть, что Параська и Евсей просто зашли проведать их. Хозяева любезно пригласили нежданных гостей в горницу и зажгли лампу. Евсей, высокий и сухой старик, с острыми и согнутыми, как у грузчика, плечами, молча снял шапку и перекрестился.
— Евсей Иванович, — приятным голосом заговорила Ниловна, — будьте ласка, садитесь, бога ради, на этот стульчик. А вам, Прасковья Ефимовна, вот эта табуреточка.