Он лишь поднимает брови.
— Я знаю. Я много думал об этом. Это не совсем дружеский визит.
Я откидываюсь назад на спинку дивана и смотрю вниз на Лионеля, как моя рука бегает по его животу.
— Полагаю, будет слишком просить подобное от моего брата.
— О, так я теперь твой брат, — говорит он. — Понимаю. Только когда ты трезвый.
— Мне жаль, — говорю я, злясь от того насколько слабо звучит мой голос. Жалким.
— Я знаю, что тебе жаль, — говорит он. — Но думаю, ты не достаточно сожалеешь. Знаешь, Лаклан, думаю, я достаточно хорошо тебя знаю. Я не утверждаю, что знаю о тебе все, но это лишь потому, что ты не раскрываешь свои карты. И не зря. Но я думаю, даже если технически мы с тобой не связаны, мы одинаково решаем проблемы. Мы тонем в саморазрушении. Потому что, когда боль становится слишком большой, это становится удобным. Ты можешь увлечься своей грустью, своим чувством стыда. Я знаю, я так делал. — Он прикусывает губу и смотрит в потолок, будто общаясь с Богом. — Я так делал. И только сейчас я чувствую себя достаточно сильным, чтобы уползти. Но ты должен обнаружить этот момент. Ты нашёл свой десять лет назад, когда твой друг умер и ты был слишком испорчен, чтобы спасти его. Но ты и я. Люди. Все мы. У нас у всех по жизни много подобных моментов. Всегда есть больше, чем один конец. Это твой другой. Ты должен выбраться из него, я говорю тебе это как твой брат, твой друг, кто-то кто любит тебя и знает. Ты прямо сейчас должен выбраться из этого.
Я смотрю прямо перед собой, позволяя ноше опуститься на меня.
— Это не так просто, — говорю я ему и сожалею об этом сразу же, как только произношу эти слова. Осторожно смотрю на него и вижу столько возмущения и боли на его лице, что мне становится стыдно.
— Не говори мне, что это не так просто, — тихо говорит он, голос дрожит. — Я потерял жену и сына. Одновременно. Их забрали у меня и мне некого винить в этом кроме себя. Знаешь, какими были последние слова, которые я сказал ей? — Я качаю головой, не желая знать это. — Это было - пожалуйста, прости меня. Я умолял ее о прощении, потому что крупно облажался. И у неё никогда не было шанса простить меня. Она забрала Хэймиша и убежала от меня. Она ехала быстро, и дороги были мокрые, а потом у меня не стало семьи. Ирония заключается в том, что я так или иначе был на грани того, чтобы потерять их. Так что не говори мне, что это не так просто. Это самая трудная гребаная вещь, которую нужно сделать, выйти из чёрной дыры на свет, где ты можешь чётко увидеть что ты за кусок дерьма. И я все ещё выбираюсь из нее, но, по крайней мере, теперь я знаю, что сделаю это. — Он закрывает глаза и быстро качает головой. — Я должен. Я не могу прожить остаток жизни, ненавидя себя. Это вообще не жизнь.