.
Некоторые авторы писем апеллировали к классовой справедливости, якобы имеющей первостепенное значение для советской власти, хотя, скорее всего, сами в это не верили. Анна Семеновна Стрельникова из своей деревни в Козловском округе Центрально-Черноземной области написала жалобу Калинину: местные чиновники не разрешили ей и ее маленьким детям вступить в колхоз из-за того, что ее мужа обвинили в хулиганстве за участие в пьяной драке в 1926 г. По словам Стрельниковой, драка не имела никакого отношения ни к контрреволюционной, ни к антисоветской деятельности. Она надеялась, что Калинин поможет ее семье, потому что советская власть «не является мстительницей трудящимся из-за отдельных личностей в семье, а функционирует только в интересах трудового крестьянства СССР»>{498}. Один крестьянин из Ленинградской области отказался вступить в колхоз, за что впоследствии был экспроприирован и арестован. Он писал Калинину дважды. Первое письмо начал стандартно: «Я бедняк», сообщил, что служил в Красной армии, но затем написал: «В колхоз пойти не желаю, потому что хочу быть вольным, как говорят и говорили, когда мы шли в бой против белой Петлюровской банды… Но интересно, куда дели лозунг наши партийные организации вождя Ленина». Во втором письме, составленном неделей позже, он смело утверждал, что «запугивания крестьян со стороны партийных и советских работников быть не должно. Страна Советов, а не страна старого отгнившего строя»>{499}. Письма этих двух авторов являются примерами того, как крестьяне обращались к обещаниям и риторике советской власти, дабы оправдать свои жалобы, хотя, как видно особенно по второму письму, слабо верили в эффективность советского правосудия.
Существовал еще один способ воззвать к советской власти: обвинения и доносы на местное чиновничество, что в 1930-е гг. действовало безотказно. В основном крестьянские обвинения касались представителей местной власти и председателей колхозов. Жалобщики часто заявляли, что их колхоз находится в руках «чужаков», под обширную (и «удобную») категорию которых обычно подпадали кулаки, торговцы, старосты, священники и различные контрреволюционные элементы>{500}. Несмотря на то что этот тип писем получил наибольшее распространение после 1931 г.[53], начали они появляться уже во время коллективизации. Крестьяне, как и власти, понимали субъективность таких понятий, как чужак, кулак или контрреволюционер, и с легкостью использовали это в своих собственных целях. К тому же кто сказал бы, что коллективизатор не был для них чужаком?