. В истории любой деревни, большинство из которых состояли из одних деревянных домов, где имелись лишь самые примитивные средства для борьбы с огнем, пожар был достаточно частым явлением, но считался трагедией. Учитывая эти обстоятельства, поджог всегда мог оказаться простым пожаром, и наоборот. Крестьяне смотрели на поджог как на пожар или, по крайней мере, могли выдать его за обычный пожар, тем самым маскируя протестные действия. Для властей, которым требовались козел отпущения и предлог для вмешательства в дела деревни и которые попросту привыкли любые действия, не отвечавшие интересам государства, считать кулацким саботажем, всякий пожар мог оказаться поджогом. Так произошло и в случае с крестьянином Беловым — его обвинили в поджоге бани, принадлежащей колхозу, и чуть не расстреляли за это. Главными свидетелями по делу проходили дети, игравшие со спичками, которые, судя по всему, были способны наравне со взрослыми манипулировать политическими ярлыками и обвинениями в целях самозащиты
>{565}.
[61] В качестве уловки или предлога поджог служил полезным тактическим инструментом, в разгар политической борьбы вселявшим страх в сердца сторонников политики коллективизации и провоцировавшим новые государственные репрессии.
Учитывая растяжимость понятия «поджог» и отрывочность имеющихся данных, к ним следует относиться с определенной долей скепсиса. Государственная статистика по поджогам, связанным с хлебозаготовками и жаркой предвыборной кампанией в период с ноября 1928 по январь 1929 г., показывает, что наибольшее их число отмечалось в Центрально-Черноземной области (42 случая), на Средней Волге (23), в Тверской губернии (12), в Московской губернии (11) и на Нижней Волге (11)>{566}. В 1930 г. количество поджогов резко увеличилось. По данным ОГПУ, в 1930 г. было зафиксировано 6 324 поджога, из них 1 884 на Украине, 700 в Центрально-Черноземной области, 383 на Нижней Волге, 343 на Урале, 358 в Белоруссии[62]. Зимой 1930 г., по данным из Еланского района в Сибири, «колхозные скирды горели днем и ночью», а два других источника указывают, что за 1930 г. в Сибири было организовано 358 поджогов, т. е. практически по одному в день>{567}.[63] По данным Колхозцентра, в 1931 г. 15% (30 тыс.) государственных колхозов подверглись различным формам террора, причем в 6 000 случаев, т. е. в каждом пятом, применялись поджоги. Вполне ожидаемо наибольшее их число отмечено в Центрально-Черноземной области, на Средней и Нижней Волге>{568}.
Прежде всего поджоги были нацелены против активистов и местных работников. Поджог служил предупреждением тем крестьянам, которые подумывали пойти против интересов деревни, и местью за отступничество и за участие в антикрестьянской политике властей. В 1928–1929 гг. поджоги часто устраивались против тех, кто пытался организовать колхозы или же вступил в них