Отец удивленно оглянулся, вложил тяжелую, сплошь покрытую янтарной печаткой рамку в «магазин», подойдя к изгороди, ответил на приветствие.
— Ну як медок? Солодкий? — осклабился Петро Никитович.
— Солодкий, — в тон Панченко ответил отец.
Было очень жарко, с толстого лица старосты мутными стекляшками катился пот.
— Робе, значит, бчолка? Гарно робе?
— Да ничего, взяток есть.
— И скильки плануешь накачать меду?
— Не знаю. Медогонка покажет, — хмуро ответил отец.
В эту минуту вокруг головы старосты, сердито жужжа, закружилась пчела. Петро Никитович отмахнулся, чего, конечно, не следовало делать. Пчела зажужжала злее, норовя пустить жало в потную и жирную физиономию Петра Никитовича.
Я стоял неподалеку, меня разбирал ребячий неудержимый смех.
— От-то, рахуба! Яка сердита, — тревожно заметил староста, продолжая отмахиваться.
— Да вы, Петро Никитович, не мотайте руками. Нельзя, — вежливо предупредил отец.
Но предупреждение оказалось запоздалым. На помощь первой прилетела вторая, и обе атаковали Петра Никитовича с еще большей яростью.
Староста хотел было отойти от изгороди подальше, прикрываясь рукой, но в этот момент пчела жиганула его прямо в правый глаз. Петро Никитович охнул, скрипнул зубами, проворно отбежал от изгороди.
Отец сказал:
— Да вы, Петро Никитович, пожалуйте в дом. На крыльцо. У вас ко мне дело?
— Да, дило. И велике, — зло ответил староста. — Ну и бчолы у тебя скаженные, Пилып Михайлович. Чем ты их так раздратував?
Запах яда уже привлек других пчел, и вокруг головы Панченко закружилось их не менее десятка.
Тут отец схватил всегда стоявший наготове дымарь и, выскочив к отступавшему в панике старосте, стал окуривать его, отгоняя пчел дымом.
— Ты ось що, пан садовник, — сердито заговорил Петро Никитович, когда проказницы отстали и отец привел его на веранду, в прохладную тень. — Шукай себе квартеру. Я купую у Адабашева дом.
Отец встретил весть молчанием, потом как можно спокойнее сказал:
— Я недавно был у хозяина, и он мне ничего об этом не сказал.
— Тебе не сказал, а мы уже сторговались, — потирая укушенное, сразу вздувшееся веко, недовольно проговорил Петро Никитович. — Он — хозяин, ты — наймит. Зачем же ему тебе казать?
Староста победоносно взглянул на припертого к стене отца.
Мать возилась тут же, собирая на стол угощение, услыхала разговор. Руки ее затряслись, уронили какую-то чашку. Отец вздрогнул от грохота, сурово покосился на мать.
Морщась от боли, староста ухмыльнулся:
— Но купчая еще не зроблена, Пилып Михайлович. Я не спешу. Ты можешь еще зимовать тут.
— Нет, зачем же. Если вы купили дом, так я постараюсь выбраться до зимы, — сказал отец.