Говорят, Александр не соглашался занять престол и уступил лишь после того, как убийцы отца заявили, что если он не согласится принять правление, то увидит реки пролитой крови.
Вот как описывал очевидец первый выход Александра в Зимнем дворце на следующий день после убийства:
«Новый император шел медленно, колени его как будто подгибались, волосы на голове были распущены, глаза заплаканы; смотрел прямо перед собой, изредка наклонял голову, как будто кланялся; вся поступь его, осанка изображали человека, удрученного грустью и растерзанного неожиданным ударом рока. Казалось, он выражал на своем лице: они все воспользовались моей молодостью, неопытностью, я был обманут, не знал, что, исторгая скипетр из рук самодержца, я неминуемо подвергал жизнь его опасности».
Было очевидно, что сознание своей вины, мысль о том, что он обязан был все предвидеть, всей тяжестью давили на 23-летнего Александра.
Адам Чарторыйский свидетельствует:
«Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремленным в пространство, и в таком состоянии находился в течение многих дней, не допуская к себе почти никого».
А на утешения своего польского друга Александр отвечал:
– Нет, все, что вы говорите, для меня невозможно. Я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки.
Душевные муки, если кто не знает, – это врагу не пожелаешь. Они, как проказа, медленно гложут и разъедают человека изнутри.
Смерть отца – это кошмар.
Даже когда он старенький и до этого очень долго болел.
А когда отцу было всего 46 лет?
А когда это было убийство?
А если ты знал обо всем, но ничего не сделал, чтобы этому помешать…
Это даже описать невозможно. Вот и на Александра трагическая гибель отца произвела такое впечатление, что он всю оставшуюся жизнь мучился сознанием своей вины в произошедшем. «Эта неизлечимая душевная рана совести, – как заметит позже его внучатный племянник Великий князь Николай Михайлович, – испортила всю последующую его жизнь на земле».
Историк К.В.Кудряшов развивает эту мысль:
«Известие о трагической судьбе отца нравственно потрясло Александра. Вне себя он воскликнул: «Скажут, что я отцеубийца! Мне обещали не посягать на его жизнь. О, я несчастнейший из людей!» С ним сделались нервные судороги, и он впал в обморочное состояние. С трудом удалось Палену привести его в себя. «Перестаньте ребячиться!» – потребовал он от Александра».