Без малейших проблесков идей о том, что это может значить или точных озарений, где искать у такого поведения «ноги». Но при этом моя паранойя затихла и позволила мне войти в парк, словно статуи на сегодня ни для меня, ни для кого-то ещё опасны не были.
Как ранее сияние обогнуло меня по спирали, так и я лично обходила этот парк по спирали, вглядываясь в статуи.
Их было четверо — самых разных мужчин, выточенных из белого камня.
Хладнокровная половина, высунувшись, хмыкнула и сообщила:
«Мужики на любой вкус».
«Вот это ты сейчас о чём?»
«О мужиках. Они белые, как чистый лист бумаги. Их можно раскрасить в любые цвета. Бьюсь об заклад, послушницы приходят сюда и застревают перед той статуей, которая ей больше нравится. Их очень легко мысленно раскрасить. Добавить чёрный цвет волосам и жёлтый — глазам, заставить кожу светиться перламутром и так далее».
«Это… грязно!»
«Ха, с чего это ты?»
«Не веди себя так покровительственно», — обиделась я. — «Можно подумать, ты в происходящем понимаешь больше, чем я».
«Понимаю».
«Да? И что здесь происходит?»
«Они питаются», — сообщила моя половина. — «Если бы ты дала себе труд подумать, то даже тех умений, что ты оставила себе, то ты бы догадалась».
«Питаются?» — сердце гулко ударило об рёбра, пальцы задрожали. Я повернулась, глядя на парк, не желая признавать очевидное, но понимая, что она-я не ошиблась. Они были живыми, эти четверо. И они были голодными. Они меня искали! Они искали того, кого можно съесть. Вряд ли насмерть, но…
«Мы должны выяснить об этом как можно больше!»
«Дура».
«Ты такая же».
Хладнокровная моя часть нервно хмыкнула, потом подтвердила:
«Ну, да. Только не спеши. Давай вначале осмотримся, а потом будем принимать решения».
«Пойдёт», — согласилась я, подходя к первой статуе ближе и рассматривая её. Точнее, его — молодого паренька, лет семнадцати-восемнадцати, гибкого, как лоза, тонкого, возвышенного. Его легко было представить со шпагой, танцующим на балу, играющим на лютне или что тут можно благородным молодым людям? При этом образ, который неизвестный скульптур воплотил в этом парнишке, легко позволял примерить ему другую жизнь — одеть его в другую одежду, поместить в другие обстоятельства. Моя фантазия даже не забуксовала, когда я мысленно нацепила на этого типа греческий хитон, а на ноги — крылатые сандалии Гермеса. Более того, очертания одежды на парнишке потекли, меняясь в точном соответствии с тем, о чём я думала.
Отметив это, я двинулась дальше.
Вторая статуя была чуть взрослее. Уже двадцать два, двадцать четыре года. Спокойный, чуть отстраненный, с меланхоличным видом смотрящий куда-то в сторону. Такому легко придумать несчастливую любовь и влюбиться из-за этого в него ещё больше. При этом — явный аристократ. Отлично рассчитано.