— Разве я веду? — спросил я. — Просто хотелось поговорить. Сядем?
Гончар послушно сел.
— Мне надо знать все о Горелом. Он вздрогнул. Все-таки он был здорово напуган, Семеренков.
— Я ничего не знаю, — промямил он, глядя в землю.
Голос у него был басовитый и глухой. В кинофильмах такими голосами говорят отважные герои-полярники или там капитаны на мостиках океанских кораблей. Левая рука, подогнутая, как подбитое крыло, все дергалась, словно искала точку опоры, и наконец успокоилась, отыскав край чурбака.
— Совершенно ничего?
— Ничего.
— Не может быть. Вы же работали на заводике, когда он «отошел» к Горелым.
— Да, — согласился он. — Это так. И что? Я решил подбодрить его откровенностью.
— Есть слухи, что Горелый скрывается где-то неподалеку, — сказал я. — Вы должны понимать, как это опасно для людей. Мне надо знать все о Горелом, чтобы выловить его…
Тут он поднял глаза. Печально и как будто сожалея о моей юной, загубленной на нестоящее дело жизни, он оглядел меня. Ничего особенного, конечно, он не увидел. Курносый Капелюх, сто семьдесят четыре сантиметра, весь вдоль и поперек разрезан и зашит.
— Как это — выловить? — спросил Семеренков. — Кто — выловить?
— Мы — выловить, — сказал я. — И вы — выловить. Разве нас мало?
Он покачал головой. Это у него получилось как-то по-стариковски, хотя гончар вовсе не был стар. По-моему, он немного опешил, узнав о моем намерении захватить Горелого. Он смотрел на меня как на уже неживого.
— С кем у него может быть связь? — спросил я.
— Не знаю.
Он снова уставился в землю. Я был уверен, что он многое знает. Вовсе не надо было быть психологом, чтобы догадаться об этом, — Семеренков не умел лгать. Это было не по его части. Человек, который вкладывает всю душу в плечики, никогда не научится хитрить. Но он все-таки старался хитрить. Он чего-то боялся. Чтобы пересилить этот страх и заставить его говорить, я, наверно, должен был внушить ему страх еще больший, чем тот, что заставлял его выкручиваться. Но разве я мог поступить так? По-полицейски? С человеком, который выращивает такие глечики… Да нет, вообще с человеком.
— Как вы думаете, почему Горелый ходит вокруг Глухаров?
Семеренков осмотрелся по сторонам:
— Не знаю. Нет, не знаю.
— Скажите, а куда…
Я все-таки удержался от того, чтобы спросить его о старшей дочери. Я почувствовал, как напрягся Семеренков. Левая рука, которая, казалось, жила у него какой-то особой, независимой жизнью, соскользнула с чурбака и убралась еще глубже под мышку. Он ждал вопроса. Застыл и ждал.
— Ладно, — сказал я. — Ладно. Я не буду вас мучить. Идите лепите глечики.