— Фашизм, — сказал Гупан.
Он был весь окутан дымом, как подожженный пароход. Могучие легкие с хрипом и свистом гоняли воздух. Это была машина, давно работавшая на износ. Ни сна, ни отдыха у начальника районного ЧК, это уж точно. Охранник-милиционер- тот хоть беспокойно, с криками, но спал. И сон ему снился ясный, конкретный. Гремел бой, надо было заходить слева.
— Фашизм? — переспросил я.
Есть люди, которые обо всем имеют настолько краткие и ясные суждения, что им достаточно слов-бирочек. Для них не существует сложных проблем. Скажут как гвоздь вобьют. Неужели Гупан из их числа? Досадно мне стало. Это, может быть, начальнику не всегда приятно иметь в подчиненных умницу, а подчиненному всегда хочется, чтобы его начальник был умным человеком. Об этом говорил мой маленький житейский опыт.
— Да, фашизм.
— Ну ясно, фашизм, — сказал я. — О чем тут толковать. Блохи вас не очень беспокоят? У нас в Глухарах жутко наглые блохи.
Он хмыкнул.
— Фашизм — явление сложное, — сказал он. — Я не какой-нибудь там философ, я не могу взять во всем объеме… У меня своя точка зрения, ты уж извини. — Он повернулся ко мне — заскрипел рассохшийся топчан. — Фашизм… Ты знаешь, конечно, что это самая мерзкая, лютая диктатура буржуазии. Без такой диктатуры с рабочим классом, с революцией империалистам не справиться. Вот они и хватаются за плеть, за топор, за дубинки-револьверчики всякие. Стараются подавить человека или разбудить в его нутре, в самом темном углу, в погребе этом, кумекаешь, душевном, всякое темное, звериное, вроде расовых там чувств, национализма, то есть в сторону человека увести, к животному миру, к зоопарку, потому что с таким легче справиться: знаешь, на каких клавишах играть, ноты перед глазами, как у музыкантов, на подставочках, на ножках тонких… — Он примолк на минуту, как будто вспоминая забытое за военной ненадобностью слово. — И вот давят они все демократические права, все свободы, трудящимися в кровавой борьбе завоеванные. Это, брат, буржуазия хитрую штуку придумала фашизм…
Кажется, он мне целую лекцию собирался прочесть. Но где-то я все это уже слышал.
— При чем тут Горелый? — спросил я. — Какая он «хитрая буржуазия»! Что он, Пуришкевич какой, что ли? Коновал из соседней деревни.
— Э! Тут-то и закавыка, — ответил Гупан. — А что я тебе говорил насчет нутра, насчет зоопарка этого? Ладно, давай разбираться не по-писаному, так, как мне самому высветлилось под старость лет… С тобой тоже, я вижу, помучиться надо. Ну хорошо, главное раскумекали; фашизм есть лютая диктатура, топор и плеть. Четко усекли, идем далее. Что еще есть фашизм? Наблюдаем практически: отрицание человеческих норм, попрание всякого Закона, пусть куцего, несовершенного еще там Закона, но к которому люди шли через борьбу и страдания. Фашизм говорит: можно делать все, что выгодно государству. А государство есть что? Оно, между прочим, есть сила, созданная для того, чтобы соблюдался Закон. Это я тебе, извини, упрощенно толкую, образование-то мое из коридора вышло, а язык из лаптей. Как в русской этой песне: «Сама садик я садила». Сам доходил. Для кого — открытая дверь, а кому — своей головой прошибать.