Остановился Петр Федорович в той же гостинице, что и прошлый раз, когда приезжал на торжества. В Городе осени еще не чувствовалось. Где-то на подступах, в пустевших полях она, может, уже и выжелтила ежик стерни или потемнила пашню ровными, быстро подсыхавшими полосами земли, вывернутой лемехами под озимь…
Сперва Петр Федорович намеревался отправиться в горком партии. Взяв свежую сорочку, примерил к ней поочередно галстуки — какой лучше подходит. Во внутреннем кармане чемодана обнаружил орденские планки, валявшиеся там с предыдущей поездки. Поколебавшись, нацепил их — двенадцать штук, ощутив при этом некоторое грустное смущение. Он знал: вид их давно никого не впечатляет, у иных вызывает иронию. Никто не хочет вникать, что «За отвагу», «Славу», «Красное Знамя» давали только на войне и только за то, что связано с кровью, с риском для жизни. Большинство людей, глядя на планки, даже не знают, где медаль, где орден да какой, и потому на их разноцветность смотрят, как дальтоники…
И все же он надел их в расчете на психологию людей официальных. С этой мыслью и вышел из гостиницы…
— Олег Константинович готовится к докладу на пленуме, — секретарша вытащила из машинки несколько бумажных закладок. — Я запишу вас на следующий вторник.
— Я приезжий, — сказал Петр Федорович. — И завтра улетаю. Доложите, пожалуйста, — и поразмыслив, добавил: — Я участник обороны Города. Был тут недавно на торжествах.
Она едва пожала плечами, поднялась из-за стола:
— Силаков Петр Федорович.
Секретарша ушла за высокую мягко и беззвучно открывшуюся дверь. Петру Федоровичу давно не случалось быть в таких присутственных местах, где тишина казалась частью строгого интерьера и как бы имела свой инвентарный номер, где на стенах ничего, кроме одного-двух портретов, меняющихся раз в двадцать-тридцать лет…
— Пройдите, — вернулась секретарша, оставив дверь в кабинет приглашающе приоткрытой…
Самым сложным оказалось, расслабившись, независимо одолеть всю ковровую длину от входа до письменного стола, за которым стоял ждавший Петра Федоровича человек. Идя, Петр Федорович успел заметить, что и здесь ничего лишнего: красиво собранные салатного цвета шторы, много стульев, книжный застекленный шкаф, где сияли чистыми корешками толстые разноцветные тома, своей нетронутостью похожие на витринные муляжи…
— Садитесь. Слушаю вас, товарищ Силаков, — секретарь горкома, стоя, указал на кресло у стола. Затем сел сам, облокотился, рукава пиджака пошли вниз, широко обнажив белейшие манжеты, туго схваченные металлическими запонками. Движения глаз его оставались медленными, изучающими.