Потому что никакая это была не кровная месть!
Я забываюсь, я предаю Димку. Надо повторять, повторять, не отлынивать, повторять спасительную фразу о том, что мы просто…
Не помогает фраза! Да, по существу, никогда и не помогала. Самообман она, придуманная мною фраза. Я ведь знаю и помню, что Димка убий… Да, убийца, убийца, убийца, настоящий маньяк! Ему нравится убивать, поэтому мы и снимаем кино.
Все не совсем так. Маму и Юлю он убил не потому. Да и дядю Толю тоже. Они все на разных этапах жизни мешали ему владеть мною безраздельно, представляли угрозу, что я могу от Димки отдалиться. От них он избавлялся, а не убивал для удовольствия. Он тогда и не знал, что от убийства можно получать удовольствие. Удовольствие получать Димка начал гораздо позже, когда подслушал… нет, потом, когда украл… нет, нет, не тогда, а несколько лет спустя.
Мы переживали Юлину смерть долго и мучительно. Димка страдал не меньше меня, только, я думаю, мучился он не от того, что Юлю убил, что совершил убийство, а от того, что меня не смог вернуть – наоборот, я отдалилась от него еще больше, гораздо больше! Я ненавидела Димку, просто физически не могла выносить его рядом. А он как нарочно – да, конечно, нарочно! – постоянно торчал дома. Конную секцию бросил, ни к кому из своих одноклассников не ходил. Когда возникала необходимость пойти в магазин, тащил меня с собой.
Помню, особенно непереносимыми были для меня Димкины прикосновения. Раньше я и не знала, что люди так часто друг с другом соприкасаются. Часто, ужасно часто, оказывается! Особенно если живут бок о бок. А мы с Димкой именно бок о бок и жили. И соприкасались тысячи раз на день. «Дина, ты не могла бы подержать сумку, а то я никак не могу найти ключи», – говорит он и тянет ко мне руку и притрагивается к моей ладони. Я брезгливо отдергиваю ее, беру сумку за дно, чтобы еще раз не столкнуться с его рукой, и все равно сталкиваюсь. «Динка, у тебя пуговица оторвалась, нашел на полу, вот, возьми…» – Я пытаюсь взять ее за самый край, но прикосновения рук избежать не удается. Димка нечаянно наступает мне на ногу, когда утром мы топчемся на одном пятачке, заправляя постели, и мою ногу весь день сводит судорогой омерзения. Мы сталкиваемся спинами, когда одеваемся в прихожей, и меня выворачивает от отвращения. Я живу с убийцей в одной комнате, в одной квартире, мы едим за одним столом, спим на соседних кроватях. Нам приходится разговаривать. От всего этого можно сойти с ума, но я нахожу другой выход: опять, как и тогда, в случае с мамой, позволяю ему себя уговорить, убедить.