Горчаков появился не сразу, спустя минут пять или семь. Он вышел вместе с женщиной важного вида из комнаты, на которой висела серебряная табличка с черными травлеными буквами «Редакторская». На нем был замшевый пиджак поверх клетчатой рубашки, которая смотрелась на нем, тем не менее, солидно и нисколько не безвкусно, нос украшали продолговатые очки.
В отличие от Федора, он не сразу заметил своего протеже. Окинув толпу пришедших безразличным взглядом поверх очков, он направился к стойке сразу же за ресепшенем, на котором стояли большой чайник для кофе-брейков, лежали печенья, расфасованные по тарелочкам и бутерброды, подойти к которой сам Стрельцов с непривычки постеснялся.
– Аркадий Борисович! – позвал он Горчакова.
Тот поднял глаза на стену прямо перед глазами, постоял так немного, словно прислушиваясь, но не поворачивая головы, а потом снова вернулся к пластиковой кружки, куда насыпал растворимый кофе, но еще не положил сахар.
Федор подошел ближе и повторил Горчакова по имени. Тот повернулся и еще некоторое время смотрел на Стрельцова отсутствующим взглядом.
– А, это вы. – произнес тот наконец, словно ожидал прихода кого-то другого.
– Спасибо, что смогли все это организовать.
– Да, стоило все это не дешево, feci quod potui. К редактору подходили?
– Да, мне сказали ждать. Еще пятнадцать минут до начала. И еще какие-то участники ожидаются.
– Я решил, что ваш голос надо усилить, позвал кое-каких политологов. Давай куда-нибудь отойдем?
Федор утвердительно кивнул.
Вскоре они оказались за кулисами: их пропустили в редакторскую, где стояло два стула, множество монтажных компьютеров и рабочий стол, покрытый бумагами и компакт-дисками.
– Вы должны понимать, какая на вас ложиться ответственность, – начал разговор Горчаков, сев на край рабочего стола редактора.
Федор пристроился на табурете у монтажного стола.
– Если вы неправильно рассчитали силы и не все взвесили, то все ваши усилия окажутся напрасными.
– А что я мог не рассчитать?
– Вы новичок во всей этой теме, поэтому вряд ли осознаете, что вы уже усвоили, а что еще нет. Здесь плавает очень крупная и очень опасная рыба, и они никогда не простят вам, если вы испортите их magnum opus, великий труд, главное дело. И вы со своей sancta simplicitas, неведением, основанным на вере, можете очень легко поскользнуться, а то и свернуть шею. Поэтому я спрошу прямо. Все ли вы взвесили и все ли рассчитали?
Еще находясь дома, в своей постели, проснувшись с утра, Федор сомневался о том, стоит ли продолжать это дело, но потом вспомнил материны блинчики. Ради блинчиков можно было кинуться в пропасть, очертя голову. В общих чертах он представлял, о чем будет говорить, но конкретного плана не заготовил, надеясь на свою способность к импровизации.