Ден Макклой, напротив, восемнадцать лет назад обрушился на наши места шаровой молнией. Нельзя сказать, что он горел огнем, но внутри у него определенно что-то тлело. С годами Ден угомонился, но восемнадцать лет назад он сошел с самолета с пышной шевелюрой, в брюках-клеш (из белой замши) и пиратской рубахе (розовый полиэстер), расстегнутой, чтобы была видна золотая медаль Святого Христофора, болтающаяся на груди (тощей и лишенной растительности). Ушедший вперед на три поколения, прямиком из Лонг-Айленда, пройдя через различные клубы и начинающие театры Ист-Вилледж, он даже говорил стереотипным курсивом, словно плохая копия Крошки Тима. Коттон-Гроув кроме Крошки Тима (да и то по телевизору) никогда не видел ничего похожего на Дениса Макклоя вблизи. Наверное, Ден стал живым воплощением самого страшного кошмарного сна миссис Викери, пришедшим прямиком из ада, но она держала голову высоко и не сказала ни слова против него.
И моя мать, и тетя Зелл всегда недолюбливали миссис Викери — Ивлин Дэнси Викери, как всегда называла ее мама, чуть поднимая брови, что свидетельствовало о том, что она втайне веселится.
Семейство Дэнси жило в Коттон-Гроуве со времен Войны за независимость. До послевоенного бума им принадлежал единственный в городе банк. Однако каким-то образом все они, за исключением доктора Викери, перебравшегося к жене из Теннесси, оставались в Коттон-Гроуве чужими. Казалось, от остального города их отделяло однонаправленное зеркало — «банковское окошко», как говорила моя мать. Дэнси жили среди нас, ни с кем не сближаясь. В тяжелые для округа времена они делали все как нужно, без слова раскрывали чековые книжки и брали на себя свою долю ноши, но, как заметила мама, они никогда не протягивали в простом человеческом порыве теплую дружескую руку. Мама считала, что все Дэнси чересчур холодные и гордые.
— Они не подпускают к себе никого и ничто, — говорила она.
Как правило, я принимала все ее оценки, однако в ту зиму было столько насмешек и грязных домыслов по поводу того, чем занимались на старой ферме Майкл Викери и его «нью-йоркская фея», что я в конце концов пришла к выводу: гордость, возможно, не такая уж плохая штука. Она помогает такой женщине строгих моральных принципов как Ивлин Дэнси Викери подняться над насмешками и сплетнями. Все знали, как она обожала Майкла и гордилась его достижениями в области искусства.
Возможно, ей было бы легче, если бы ее сын сохранил претензии на занятие высоким искусством — к семидесятым большинство населения Коттон-Гроува уже понимало, что у настоящих художников свои правила поведения. Однако не успел Майкл в открытую заявить о своих склонностях, как он стремительно опустил планку и начал лепить коммерческую керамику. Прагматично оценивая перспективы продаж на ярмарках ремесел и выставках декоративно-прикладного искусства, Майкл Викери быстро выработал очаровательную глазурованную роспись в зелено-голубых тонах, обладавшую одновременно сельской наивностью и городской умудренностью жизнью.