Он замолк и спокойно остановился перед стадом, будто невосприимчивый к опасности, скапливающейся возле дыры в баррикаде менее чем в ста метрах. Несколько мертвецов отреагировали на шум конвоя и звук голоса проповедника, обладающего богатым баритоном, заглушающим ветер. Монстры повернулись, один за другим, и остановили свои мутные, словно у акулы, взгляды на человеке в черном и множестве его соратников, стоящих веером по обе стороны.
Иеремия спокойно обследовал юго-восточный угол Вудбери и стадо, собравшееся у щели в стене, и почти готов был отдать приказ стрелять… Но тут он нахмурился. Проповедник отчетливо помнил, что раньше два массивных тягача стояли решетка к решетке поперек огромных зияющих отверстий в баррикаде – самодельных ворот замка. Куда они подевались? Кое-что еще беспокоило его: очертания стены, казалось, изменились.
Несколько ходячих, волоча ноги, двинулись к нему, вынюхивая проповедника и его людей, вычислив их, как голодные псы на охоте. Ходячие приближались к цели, пуская слюни и рыча, и постепенно сокращали дистанцию до пятидесяти футов или около того. Иеремия смотрел на угол дома, сразу внутри пролома в баррикаде, и заметил, что кто-то передвинул стену, возможно, недавно, и определенно сделал это наспех. Он увидел следы на асфальте и новые доски, прикрепленные поверх оригинальной стены. Ему не пришло в голову, что там может таиться безопасная зона, за этой спешно переставленной секцией баррикады, охватывающей целый квартал между Догвуд-Лейн и Джонс-Милл-Роуд. Он не сразу осознал это, потому что отвлекся на запах наступающей волны мертвецов и увидел приближение ходячих – теперь всего в тридцати футах.
Он решил, что настало время очистить этот город навсегда, очистить его во имя Господа.
Воздух гудел от стонов мертвых; присев на корточки в слепой тьме тоннеля, Лилли Коул чувствовала, что ее душа погружалась в глубины первобытных, темных эмоций, и теперь они рвались наружу. Она держала безвольную фигуру у груди, поглаживая мертвеца по волосам, прижимая его затылок, будто это больной ребенок.
Она по-прежнему улавливала слабый запах жвачки «Джуси Фрут», исходящий от тела, – тот самый тошнотворно-сладкий конфетный аромат, который перебивал даже всепроникающую вонь мертвой плоти, и это разбивало сердце Лилли. Как будто жизненная сила Боба Стуки упрямо отказывалась перестать бороться за этот мир. И символизировал эту борьбу запах выдохшейся подушечки производства «Ригли», до сих пор засевшей где-то во рту мужчины. Сущность Боба все еще была жива после его смерти. Слезы Лилли прочертили дорожки по щекам. Такие же горячие и горькие, как концентрированный уксус, они смочили края грязной хлопковой рубашки Боба.