Впрочем, для герцогини было бы весьма затруднительно собрать у себя мало-мальски интересную компанию – стольким людям она в свое время отказала от дома. В их число входили либералы любого толка, евреи, торговцы, актеры и актрисы, разведенные супруги и все те, кто на протяжении многих лет осмеливался оспаривать представления герцогини о добре и зле. Таким образом, круг ее друзей сузился до предела.
Любимой темой разговора для герцогини были жалобы на то, что, по ее мнению, разрушало страну. Она находила для этого три главные причины: подрывные элементы в руководстве (Ллойд Джордж и Черчилль), воцарившаяся вульгарность (Дягилев и постимпрессионисты), а также немыслимые налоги (шиллинг и три пенса с каждого фунта).
Но сегодня все это отошло на второй план по сравнению с гибелью эрцгерцога. Консервативный член палаты общин долго и нудно объяснял, почему никакой войны не будет. Жена посла какой-то южноамериканской страны тоном маленькой девочки, невыносимо раздражавшим Шарлотту, спросила:
– Чего я никак не возьму в толк, так это зачем всяким там нигилистам нужно бросать бомбы и убивать людей?
Герцогиня, разумеется, знала ответ на этот вопрос. Ее личный врач объяснил, что все суфражистки страдали нервным заболеванием, известным науке как истерия. Хозяйка делала отсюда вывод, что революционеры попросту больны мужским эквивалентом того же недуга.
Шарлотта, в то утро прочитавшая «Таймс» от первой полосы до последней, не выдержала и сказала:
– Но если подумать, то, быть может, сербам не нравится быть в угнетении у австрияков?
Мама бросила на нее при этом выразительно мрачный взгляд, да и все остальные посмотрели как на умалишенную, но тут же, казалось, забыли ее реплику.
С ней рядом сидел Фредди, чье круглое лицо неизменно лучилось беззаботной улыбкой. Склонившись поближе, он шепнул:
– Ну вы даете… Надо же брякнуть такое!
– А чем конкретно я всех шокировала? – спросила Шарлотта.
– Я в том смысле… То есть можно подумать, будто вы оправдываете убийство эрцгерцога.
– Но если бы Австрия вздумала захватить Англию, вы бы и сами не отказались застрелить эрцгерцога, не так ли?
– Вы неподражаемы! – сказал Фредди.
Шарлотта отвернулась. Но чем дальше, тем больше ощущала, что лишилась голоса, – ее слов никто не слышал. И это начало злить по-настоящему.
Между тем герцогиня оседлала любимого конька.
– Рабочий класс вконец обленился, – заявила она.
А Шарлотта подумала: «И это говорит человек, который в своей жизни не работал ни дня!»
– Представляете? – вещала герцогиня. – Я слышала, что теперь за каждым мастером ходит подмастерье и носит инструменты. Уж свои-то инструменты можно носить самому? – вопрошала она, пока слуга с серебряного подноса накладывал ей в тарелку вареный картофель.