Роф обхватил ее предплечья. Он тонул в ее глазах, и его единственный страх, что пребывая в своем смертном теле, настанет день, когда однажды он не сможет посмотреть в них.
— Отбрось эти мысли, — взмолилась его шеллан. — Мне ничего не грозит, ни сейчас, ни в будущем.
Притянув ее к себе, он повернул голову, прижавшись к ее животу. Когда ее пальцы запутались в его волосах, он осмотрел ее столик. Расчески, гребни, неглубокие чаши с пигментами для ее губ и глаз, кружка с чаем возле чайника, надкусанный кусочек хлеба.
Такие прозаичные предметы, но благодаря тому, что она собрала их вместе, прикасалась к ним, поглощала их, их ценность становилась выше: Ана была тем алхимическим веществом, что превращало все в золото.
— Роф, мы должны идти.
— Я не хочу. Я хочу быть здесь и нигде больше.
— Но придворные ждут тебя.
Он сказал кое-что отвратительное, надеясь, что его слова потеряются в складках бархата. Судя по смеху Аны, этого не случилось.
Но она была права. Многие собравшиеся ждали его появления.
К черту всех их.
Поднимаясь на ноги, Роф предложил ей свою руку, и, когда она скользнула своей в кольцо между его телом и локтем, он вывел ее из покоев, мимо дворцовой охраны, выстроившийся в коридоре.
Когда они приблизились к залу, она прижалась к нему теснее, и он расправил грудь, вырастая в размерах благодаря тому, что она опиралась на него. В отличие от многих куртизанок, так страстно желающих независимости, его Ана носила в себе достойную гордости благовоспитанность… поэтому, иногда, когда ей требовалось поддержка в какой-то степени, для его мужественной стороны это было сравни особенному подарку.
Ничто не заставляло его чувствовать свою мужественность более остро.
Какофония стала такой громкой, что поглощала топот их шагов, и он наклонился к уху своей шеллан.
— Мы пожелаем им доброго вечера как можно короче.
— Роф, ты должен быть доступным для…
— Ты, — сказал он, когда они дошли до последнего угла. — Я должен быть доступным только для тебя одной.
Когда она вспыхнула, как маков цвет, он тихо засмеялся… и обнаружил, что страстно ждет, когда они окажутся наедине.
Завернув за последний угол, он и его шеллан прошли сквозь двойные двери, которыми пользовались они одни, и два Брата вышли вперед для официального приветствия.
Дражайшая Дева-Летописеца, он ненавидел эти сборища аристократов.
Когда трубы огласили их появление, широко распахнули двери, сотни собравшихся умолкли, их яркие платья и сверкающие украшения соперничали с расписным потолком над их причесанными волосами, мозаичным полом под их шелковыми туфлями.