нить твоей жизни... Ты должен любить себе подобных, ублажать их и предвосхищать все их желания и мысли, чтобы, не дай бог, они в отрешенности своей не прекратили своего бытия. Кто знает: где кончается и где начинается твоя или чужая жизнь и судьба. Уничтожая себя, ты, возможно, уничтожаешь радующегося солнцу аборигена далекой Австралии, а он, погибая в пасти крокодила, одновременно рвет твою нить жизни. Все и всюду уравновешивается: смерть рождением, рождение смертью.
17
" Юлий, что с тобой? Почему ты здесь?
Я открыл глаза и обнаружил себя лежащим на балконе. На меня внимательно и строго смотрел брат.
" Я себя плохо почувствовал. Вышел проветрится. Да, видно, сознание потерял.
" Мужайся, брат.
" Ты моложе, а меня поддерживаешь.
" Я просто тебя люблю.
" Не надо, не надо меня любить. Как мне надоела ваша любовь!
" Ладно, ладно. А помнишь белую розу? Ты мне ею сопли вытирал.
" Я все помню, но я бы хотел все забыть.
Мы сидели с братом за столом в пустой родительской квартире. Я чувствовал себя опустошенным. Четырехлетний мальчик, обретший слово, лазающий по крышам и наслаждающийся майским солнцем и ласковой любовью матери, молодой и красивой, остался вне меня. Он не вернулся со мной в эту реальность, в гнетущий сырой день, где присутствует только жизнь, тоскливая, мелкая, вызывающая отвращение, как склизкий дождевой червь, раздавленный неосторожно чьей-то ногой на асфальте. Я будто разрешился от бремени светлого фантастического счастья детства, которое постоянно присутствовало во мне, томило и вызывало в мозгу ноющую ностальгическую боль по картинам минувшего, но не канувшего в нечто, бытия.
" Брат мой!
" Что? Что, Юлий?
" Я хотел покончить с собой, но мне не позволила Фора.
" Фора? Каким образом? Я только от нее, она у тебя дома. Почему ты не возвращаешься к себе?
" Я не о той Форе.
Брат не слышал меня и не понимал. Он смотрел на меня глазами
матери, которая умерла в серафических слоях околоземного пространства. Она смотрела из глазниц брата на меня с жалостью и мертвой любовью.
" Мама! " воскликнул я и протянул к ней руки.
" Юлий, ты еще не в себе. Отдохни и возвращайся домой, " сказал мне несколько оторопевший брат, " тебя Фора ждет.
" Та Фора, о которой ты говоришь, предрекла смерть отцу.
" Скалигер, этого не может быть. Ты сходишь с ума.
Что я? Где я? Лес деревьев, лес людей, лес слов, среди которых я блуждаю почти год и не нахожу выхода к себе, существуя одновременно в прошлом и настоящем, и в то же самое время где-то сбоку пространства и времени, в какой-то щели, где плодятся и развиваются эмбрионы моих чувствований и ощущений, а потом эти гиперборейские монстры выходят через меня моими слезами и криками, поцелуями и горячечной страстью, шершавой шелушащейся кожей и слюдой ломающихся ногтей. И я не могу воспрепятствовать их неумолимому натиску, избавиться от всесокрушающего утробного рыка тяжелой плоти, вызревшей из абстрактной сущности и втиснувшейся в меня с тем, чтобы никогда я не смог оказаться рядом со своими родителями.