Я внимательно слушал его, иногда даже затаив дыхание.
– Я принес свою рукопись, отдал редактору и пошел домой спать. (улыбнулся). Ха, я тогда проспал, кажется, суток двое, я был, как герой, павший на поле боя после своей победы. И утром, на третий день, я получил письмо, в нем было сказано, что издательство приняло мою рукопись и готово отдать в печать, первая партия выйдет тиражом пять тысяч экземпляров. Пять тысяч, ты представляешь себе, Габриэль, для меня эти цифры казались нереальными. Я обнял Жанну, она была для меня, как твоя Рита – муза, влечение, пыл, называй ее как угодно, но ее роль в моем творчестве была неоценима.
Я с пониманием кивнул.
– Мы с Жанной лежали на кровати и смотрели в потолок, мечтали, как меня будут издавать миллионными тиражами, люди будут обсуждать мой талант, мою сущность, мое уникальное восприятие мира. Я буду писать новые книги, а она будет готовить мне ужин, кстати, ей я тоже врал, как и ты. Мы не спали целую ночь, дожидаясь утра, чтобы пойти на свою первую презентацию книги. Это для меня был такой толчок, такие эмоции, словно меня возвысили к небу и нацепили на плечи крылья. «Лети, Маэстро, лети».
Я посмотрел на него, ожидая какого-то неприятного поворота. Я прекрасно знал, что у таких историй зачастную трагичный финал.
– Ждешь трагедии, Габриэль?
Он словно прочитал мои мысли. Я кивнул.
– Жду.
– Тогда слушай.
Он показал мне на столик, что стоял в конце зала, и мы направились к нему. Сели. Он закинул ногу на ногу, как закидывают дамы, неуклюже держа тонкую сигарету в руке. Дешевый прием.
– Я сидел перед публикой, человек тридцать пришли на меня посмотреть, они заглядывали мне в рот и ждали, что я открою перед ними истину. Жанна сидела в самом конце зала, и когда я начинал волноваться, я искал среди толпы ее, она каким-то чудом забирала все мое волнение себе. Я впервые открыл свою книгу, я несколько сотен раз представлял себе этот момент, но в реальности все произошло не так лирично. Я начал читать и ужаснулся. Это был не мой текст. Было добавлено много ненужных диалогов, пустых, о поверхностной любви. Я об этом не пишу и никогда бы не написал. Они изменили все, не так страшны декорации, как герои, говорящие не своим голосом. Это была не моя книга, а мусор. Позор! И вся та мораль, которую я хотел донести – я открыл последние страницы книги, – была утоплена, погублена, ее окунули в грязь. Они опошлили все, Габриэль. Всю мою святость. Я не мог выдавить из себя ни слова. Я встал, Жанна поняла, что что-то не так, и направилась ко мне, я взял ее за руку и увел прочь. Таков был мой дебют устами немого.