Там, где не выживут живые,
Мы наступаем —
Ошеломительные луноходы, позаброшенные в звёздной пыли,
Вспоминающие неведомую землю —
Подставляя спины таким же.
Летов как подлинный художник осознает себя не как хозяин, но как проводник собственных произведений. Посему и чужие песни исполняются им как свои, потому что "свои" он осознает как не совсем "свои". Что-то Иное, неведомое проходит сквозь, и выходит странными песнями-заклинаниями, жестокими притчами, смертельными сказочками, манифестами необозримого и значительного. Отсюда декларируемое самонепонимание по отношению к некоторым вещам. Собственно, весь путь Летова и есть разнообразные попытки нащупать, найти дорожку к этому неведомому, к источнику. Найти возможность для рывка в безбрежные пространства сверхбытия. Через своеобразный путь саморазрушения, погружения в страшные и жестокие состояния, личный Апокалипсис, травматическую гностическую операцию очищения, нахождения своего подлинного Я в наслоениях мира.
"Долгая счастливая жизнь" оказывается негативной метафорой, образом здесь — мира, успокоительным колодцем забвения. "Горизонтов и праздников — нет".
Единственная природа реальности, возможная для Егора, — тотальная, бескомпромиссная и обязательная война. Война против состояния сна, в котором пребывает мир, против глобального мирового гроба. И актуальная политика, даже в ее радикальном варианте, не дотянула до необходимого Летову уровня интенсивности, ибо слишком пропитана "злыми сумерками бессмертного дня". Игорь Федорович снова вернулся к пути индивидуального спасения. "В моей душе черным пламенем пылает черный флаг". И все остальные цвета (тот же ярко-красный), звучавшие у Летова, похоже, были всего лишь его оттенками.
Вновь поднялись из окопов
В свой последний отчаянный рост,
Поливая из пулемётов ночную пустоту,
Подрывались на минах,
Мокли в студеной воде.
Никто не щадил,
Никого не щадили.
Универсальные условия выживания,
Санитарно-бытовые парадоксы oбыденного сознания
И феномен зайца,
Сидящего в траве,
Покрытой капельками росы.