Еще один эпизод, когда командующий группировкой Молтенской взял нас с собой в Аргунское ущелье, где шла операция по поимке Масхадова. Мы плюхнулись на гору, где был развернут штаб, и на скользкой земле стояли кунги, фургоны, БТР. Мы вошли в один из кунгов, где генерал вел управление боем и увидели на скомканной кровати, рядом с рацией, замусоленную и зачитанную до дыр газету "Завтра". И с незнакомым генералом мы обнялись, как родные люди.
О чем Шурыгин напишет еще? Он мог бы написать и о Сербии, и о 93-м годе, где его ранили 3 октября во время захвата мэрии. Он рисковый человек, постоянно лезет в пекло. Но, повторяю, в пекло лезет армия, лезут военные. Шурыгин как капитан, естественно, не остается в стороне. Но его риск еще и в другом. Как наша армия не нужна власти, так и культура истины не нужна ни власти, ни государству. Его риск в том, что он может создавать замечательные книги, но они не будут востребованы сегодняшним обществом. И это очень горько для любого художника, особенно для художника талантливого и крупного, каким, несомненно, является Владислав Шурыгин.
РОССИЯ ЕЩЕ ДЕРЖИТСЯ
Юрий Бондарев
Юрий Бондарев
РОССИЯ ЕЩЕ ДЕРЖИТСЯ
Эта книга больно и жестоко задела меня — так же, как несколько лет назад блестящий роман Проханова "Чеченский блюз" и талантливые рассказы Вячеслава Дёгтева.
Если сказать, что главный герой недавно вышедшей в свет книги Владислава Шурыгина "Записки мертвого капитана", это правда о войне, то вряд ли в этой известной толстовской формуле будет равнозначно властвовать правда Отечественной и правда Чеченской войны. Это две правды, ибо в Отечественной войне история не знает измены сверху, неоправданных приказов, бессмысленно приостанавливающих успешные операции, когда один шаг до разгрома противника, когда в глаза смотрит победа. В нашей прессе были невразумительные объяснения этих внезапных стоп-остановок, неоправданных приказов отхода от завоеванных позиций. И солдаты, набравшие несладкого опыта, понимали, что эти сомнительные приказы равносильны слабоумию нетрезвого президента, в приступах тщеславия, примеряющего игрушечные эполеты полководца. Но добро и зло имеют своих членов Верховного суда в чине писателей, художников, историков. И они вправе судить и прощать.
Я полюбил солдат и офицеров Шурыгина, они стали мне близки, как будто знал я их давно и вместе с ними голодный, замерзший, в изношенном камуфляже лежал на продувном ветру разрушенных улиц Грозного, ждал, в засаде, докуривая последнюю сигарету, и подымался для рывка вперед под пулеметным огнем, вырывал чеку из "эргэдэшки" для броска в коварно затаившихся за камнями чеченцев.