Если власть выводила наше искусство за пределы того, чем мы занимались — назовем это присутствием художников в пространстве Советского Союза, — мы оказывались в чужом пространстве. И становились неофициальными, андерграундом, "вторым авангардом". Надо представить себе, что это за пространство, в котором сегодня живет творчество Шварцмана, Краснопевцева, Зверева, Харитонова, Яковлева.
Все начиналось еще перед революцией, а сегодня мы видим эмиграцию третьей волны, даже если художники не эмигрируют окончательно. Скажем, я полгода живу в Германии и полгода в России, без России свое существование и не мыслю. Это не значит "плюс — минус", что лучше тот, кто живет тут или кто не живет. Дело в форме, которая создается. Ты сказал про Краснопевцева, что он был такой Моранди. Похожи ли мы на Моранди, похожи ли на каких-то других художников — футуристов, апарт, дипарт и других? Кто мы такие? В чем дело? Сам процесс, конечно, очень интересен. И я думаю, что пока им особенно никто не занимался. Ты вот говорил о Глазунове как провозвестнике или проповеднике русской идеи. Да, меня он поразил не как художник — как художник никогда не поражал. Он меня поразил своим политизмом. Я у него когда-то был, еще на старой квартире, и он сказал тогда, что для него корень русского искусства это православие, самодержавие, народность. Понимаешь, в чем дело? А если мы говорим о Шварцмане, то это абсолютно другой корень русского искусства. Его геометрия в искусстве как пространственный знак в религиозном сознании — это еще одно понимание русского искусства. А предметом моего интереса стал презренный сам по себе предмет, который не может претендовать на такие мощные открытия. Допустим, игральная карта. Отдельный разговор, почему я этим занимаюсь. И все мы являемся представителями русского искусства.
Я сравнил наше положение с иконами, которые выведены из церкви в другое пространство, и там перед ними не крестятся. Говоря о передвижниках, о Союзе русских художников, о движениях начала прошлого века, мы все-таки очень ясно представляем себе пространство их творчества. И дореволюционное, и послереволюционное. Прекрасно представляем себе, как выстраивалось на протяжении многих-многих лет пространство советского искусства. Вот и сегодня очень важно определение места художников, о которых мы с тобой говорили. Многие из тех, которые живы и здравствуют, слава Тебе Господи, теперь вне России. Рабин — француз, Целков — француз, Булатов — француз, Мастеркова — француженка. Это не значит опять же, что кто-то лучше, кто-то хуже. Дело не в этом, а в ощущении уникального, я считаю, русского пространства, куда входили и передвижники, и другие наши предшественники. Сегодня благодаря олигархам, рынок пытается воссоздать это же русское пространство.