Роман «Евгений Онегин» так трогал и волновал меня, что мне все время хотелось перечитывать его, декламировать вслух отрывки, находить в окружающей жизни то, что описал Пушкин, и озвучивать это его чудными стихами, наконец, говорить с окружающими этими стихами…
Я отправила Вовке по почте письмо Татьяны к Онегину, предварительно сперев из журнала в учительской его адрес.
Подписать письмо я не решилась. К тому же, мне хотелось убедиться, догадается он, что это я или нет? Если он сразу поймет, что это я, значит, мне не кажется, он меня выделил. Если же я все себе придумала, он так и не поймет, кто ему написал.
Реакция Вовки на мое письмо была самой неожиданной. Я ожидала, отправляя письмо, последующие тайные встречи по ночам, украдкой от родителей и от всех, записки, назначающие тайные свидания, объяснения в любви при свете луны… словом, все, что было описано в романе «Дубровский». На худой конец, я понимала, могли быть нравоученья Онегина и разбитое сердце. То, что произошло на самом деле, было совершенно неожиданно.
Вовка стоял, окруженный мальчишками из нашего класса, еще какими-то мальчишками, которых я не знала, держал в руке мое письмо и, размахивая им, при всех во всеуслышание говорил:
– Ты, шизачка, еще раз напишешь, в лоб получишь, слышала меня?
Мне показалось, что я сейчас же умру от стыда, но, пересилив себя, я шла, как будто его слова относились не ко мне. Тогда кто-то из толпы выскочил мне навстречу и, преградив дорогу, остановил меня.
– Не слышишь что ли, с тобой говорят?
Я невольно подняла глаза на стоявшего передо мной пацана и едва смогла проговорить:
– Пусти меня. Чего тебе надо?
Пацан указал на Вовку, все еще держащего на виду у всех мое письмо. Вовка повторил снова: «Если еще раз напишешь, шизачка…»
– Я ничего не писала, – задохнувшись, проговорила я.
– А это кто писал? – громко заявил Вовка, размахивая письмом.
Письмо было без подписи, но мой одноклассник Юханов Леня, сидевший тогда со мной за партой, стоял здесь же и твердо признал, что это действительно мой почерк.
Я почувствовала, что необходимо любой ценой закончить этот стыд немедленно.
– Ты! Если еще раз напишешь, в лоб получишь, поняла меня? – все не успокаивался Вовка.
– Поняла, – проговорила я, сгорая от стыда. Что мне еще оставалось сделать, чтобы они отпустили меня и перестали позорить?
Травма, оставшаяся после этого случая, не сразу дала о себе знать. Год спустя, когда к ней присоединилась вторая травма, оставшаяся после Илюшиной свадьбы, вместе они имели для меня тяжелые последствия. А образ русого длинноволосого юноши с грустными светло-карими глазами остался нереализованной мечтой.