Смерть дедушки до меня не доходит.
Дедушка… умер (как трудно применить это слово по отношению к моему дедушке…) четыре дня назад. Где я видела уже эти дороги, это солнце? Когда это уже со мной происходило? Все это – мне снится? Это все не может быть по-настоящему. Это не со мной происходит. Возможно, я проснусь еще…
* * *
По еврейскому обычаю на похоронах должно присутствовать десять мужчин. Бедный дядя Денис, так мечтавший, чтобы на его похороны пришел хоть один друг, сам похоронил своего единственного ровесника и друга, появления которого он, по его же словам, ждал тридцать лет. Это был единственный друг деда в Америке, если можно назвать другом человека, которого знаешь всего пару лет, а тебе за семьдесят. Были папа, дядя Стас, еще несколько соседей, но до десяти мужчин не дотягивало. Было в этом, на мой взгляд, нечто даже страшнее самой смерти: одинокий гроб, у которого не собрались люди, знавшие тебя всю жизнь, уважающие, любящие, помнящие все о твоей жизни и о твоих делах.
Дедушка со дня приезда посещал местную синагогу в нескольких блоках от нас. Рэбе, узнав о смерти деда, прислал нескольких мужчин из своей синагоги, чтобы десять мужчин все-таки были. Очень трогательно с его стороны. Спасибо искренне. Однако, почему меня коробит, пожалуй, даже сильнее, чем сама смерть дедушки (смерть неминуема, это факт жизни), что над его гробом нет, кроме его семьи, близких, уважающих его людей?
Я по себе знаю: умереть это полбеды, мы все смертны, и этот факт я давно приняла как неизбежное. Однако есть разница – как умереть. Заброшенным и никому не нужным? Или с такими почестями, чтобы вся страна поднялась? Наверно, в этом кульминационном моменте, завершающем нашу жизнь, есть некая символическая оценка: как прожита твоя жизнь, каков финал.
Разве я не знаю, что, будь мы сейчас в Нальчике, в городе не осталось бы ни одного еврея, ни одного кабардинца, а также очень много русских – молодых, стариков, средних лет, – все бы пришли проводить дедушку в последний путь, положить в корзиночку с итогом его жизни свою веточку памяти и уважения. Корзина с итогом дедушкиной жизни ломилась бы от любви бессчетного количества людей, и смерть его могла бы быть оправдана хоть этим.
Гроб, над которым стоят, хоть и очень чуткие, желающие помочь, пейсатые евреи, даже имен которых мы не знаем, гроб, у которого с натяжкой собираются десять чужаков, это сведенная на ноль прожитая жизнь. Такой страшной ценой заплатил дедушка во имя счастья своего любимого сына и своих любимых внучек.
Или… во имя придуманного, воображаемого счастья?..