На выезд было дано тридцать дней, и потому долго рассуждать было нельзя. Решение было принято в течение двух часов.
– Мы поедем с тобой, сынок, – объявил дедушка папе, глядя на него усталыми преданными глазами.
– Как поедем? А моя дочь?! Я не брошу свою дочь! – начала было возмущаться бабушка, но в тот же вечер и ее обработали.
Дед увел ее в другую комнату, и, когда они вышли через пару часов, бабушка тихо и покорно сказала: «Да сынок, мы поедем с тобой».
* * *
На протяжении всех этих лет ко мне навязчиво возвращается непристойное сомнение, о котором я никогда не смею говорить вслух и которого в глубине души я, пожалуй, стыжусь. Однако я слишком отчетливо слышу вопросы, которые задает мне неугомонная то ли логика, то ли интуиция.
Кроме папы, который объявил всем, что в ОВИРе было поставлено два условия на выезд и одним из этих условий было, чтобы вся семья уехала вместе (включая стариков), кто еще видел или слышал, что такое условие действительно было поставлено? Кто-нибудь звонил в ОВИР, чтобы подтвердить эти слова папы? Или, может быть, папа принес документ, в котором это условие было написано?
Мне стыдно задать такой вопрос кому-либо из домашних. Мама, ясное дело, в ОВИР не звонила, т. к. не мамина это стихия звонить по конторам. Мамина стихия – кухня, дети, покупки. Бабушка – тем более нет. Дедушка? Благородный, мягкий, дипломатичный дедушка никогда бы не унизил любимого сына до проверок.
Разве что папа принес из ОВИРа бумагу, где черным по белому было написано… Но, учитывая всю советскую обстановку, сомневаюсь, что были какие то бумаги. Так что, наверно, мне уже никогда не узнать, действительно ли в ОВИРе поставили условие, чтобы старики непременно ехали с нами.
Это еще не самые страшные сомнения, которые хранятся в моей душе. Есть еще более черное, чернющее сомнение, о котором просто даже стыдно писать. Мой дед продавал мясо на черном рынке столько, сколько я помню себя. А мне, когда деда арестовали, было уже четырнадцать лет. Как же так случилось, что на протяжении четырнадцати лет (!) все обходилось, и местная милиция наверняка все знала, но не трогала деда, а тут вдруг, ни с того ни с сего, спустя четырнадцать лет, пришли и арестовали?!
С одной стороны, ужасно думать так плохо об отце или даже сомневаться! Он у меня как-никак человек в высшей степени порядочный, положительный, бесконечно преданный семье, почитающий и любящий родителей. Он и уехать-то хотел именно потому, что считал ту жизнь насквозь гнилой. Он ни разу в жизни не взял взятки, не поставил тройку студенту против своей совести, ему противно было врать ученикам, и он этого принципиально не делал, создавая тем самым для себя конфликты с начальством. У меня с ним, может, и есть свои счеты за то, что он меня увез, но я должна быть справедлива к нему. Папа заслужил репутацию чистого человека. И вдруг такие сомнения! Донести на родного отца?! Кем надо быть, чтобы даже думать такое!