– Ну ваши, может, и устроились, не всем так везет, как вашим! – раздраженно, почти грубо, делая презрительное ударение на слове «вашим», говорит Клара.
– Да молчала бы ты! Ты старая и безобразная: чего всех по себе судишь? Блаженна жизнь тебя в Союзе ждала с твоими аферами. Из тюрьмы б небось не вылазила! – не выдержал опять Семен.
– А ты, контуженный, молчи! Ты, говорят, и с женщиной-то быть не можешь? – ответила Клара.
– Где контузило меня? – взмолился Семен. – На войне контузило! Воевал когда с твоими прекрасными фашистами.
– Че эт-то мои фашисты? – хихикнула Клара.
– А то, что и коммунисты и фашисты – оно все фашисты. Не было б коммунистов, фашисты б на нас не напали…
В это время, откуда ни возьмись, новое лицо появляется у подъезда, и все взоры обращаются к нему. К нам незаметно подошла Фира, та, что с пятого этажа, и молча уставилась на всех своими красными глазами. У Фиры несколько месяцев назад умер муж и, как о ней рассказывают, после этого она свихнулась. Действительно, Фира так похудела, что от нее осталась чуть ли не половина, ее ножки теперь торчат, как палочки, лицо постарело. За какие-то два-три месяца лицо ее состарилось настолько, что она из цветущей пожилой женщины превратилась в увядшую опавшую старуху. Часто сидя в квартире родителей, если были открыты окна, мы слышали нечеловеческий громкий вой, как будто резали кого-то: это день и ночь выла оставшаяся одинокой Фира. Если она выходила на улицу, глаза Фиры были всегда красные, так что непонятно было: либо она только кончила плакать, либо вот-вот собирается плакать, и выражение лица ее как будто говорило: «Прискорбный мир. Ничего радостного в мире. Все кончено для меня».
– Что, Фира, все плачешь? – обращается Клара к ней таким тоном, каким взрослые говорят с провинившимися детьми.
И при этих словах, действительно, и без того красные глаза Фиры наполняются обильными слезами и она начинает плакать.
– Жизнь пропала для меня, – говорит она всхлипывая. – Нет мне уже никакого утешенья. Муж умер. А сыновья мои предали меня. Пока растила их, была нужна, а теперь – жены есть, работы есть, не нужна мама.
– А ты б хотела, чтобы они бросили своих жен, бросили свои работы и сидели у твоей юбки? – презрительно фыркает Семен.
– Могли бы и не уезжать в другой город. Они привезли меня в Нью-Йорк – мало. Потом им и Нью-Йорка мало стало. Видите ли, здесь они не так зарабатывают, а мать бросить одну и уехать – так это ничего. Кому мать нужна? Главное, чтоб зарабатывали. Много зарабатывали. Чтобы жены довольны были. Здесь, говорят, не живут с родителями, здесь вам не Союз! Пособие мое тоже здесь. Вот и бросили мать.