Казак в черкеске повернулся ко мне и назвал себя:
— Сотник Беспалов, Отдельная Особая горная сотня.
— Хорунжий Погиба, офицер по особым поручениям при штабе Казачьих Формирований.
Мы с Беспаловым пожали руки, я присел и дядька усмехнулся:
— Растешь, племяш. Давно при штабе?
— Пять дней.
— А до того, где был?
— А ты не знаешь?
— Нет, я тебя из вида потерял.
Можно было отмолчаться, но я решил показать, что тоже не простак:
— Я был там, куда меня с твоей подачи отослали, дядька. Сначала в школе Абвера, а потом в отряде «Фалширм».
Кондрат мотнул головой, налил в чистый стакан водки и поставил передо мной:
— Давай, Андрей, выпьем. У нас сегодня поминки.
Родственник мелко перекрестил стакан, и мы с Беспаловым повторили его движение. После чего выпили. Как водится, молча. Кого поминаем, я не спросил. Растерялся и не ожидал ничего подобного.
Выпили и закусили, а затем Беспалов поднялся и сказал Кондрату:
— Значит, договорились?
— Да, — ответил он.
— Добро. Завтра встретимся.
— Буду ждать.
Беспалов кивнул мне и вышел. Мы остались вдвоем и Кондрат тяжко вздохнул:
— Эх, жизнь наша казацкая. Как в старой мудрой присказке.
— Какой именно? — спросил я.
— Слава казачья, а жизнь собачья.
— Понятно, — сказал я, хотя, на самом деле, ничего не понимал. — Кого хоть поминаем?
— Друга моего, Якова. Мы с ним в Первую Мировую в одном батальоне служили. Гарный казак был и помер геройски, в бою, прикрывая товарищей.
— Давно?
— Позавчера.
— А как погиб?
— Я его пристрелил… — Кондрат помедлил и пояснил: — Он за большевиков воевать пошел, когда Гражданская началась, соблазнился их посулами. Мы с ним с той поры не встречались, а позавчера пересеклись. Про казачий корпус, который коммунисты из кубанских казаков собрали, слыхал?
— Да, 17-й кавалерийский казачий корпус.
— Он самый. Мы разгромили их 10-ю кавалерийскую дивизию, когда Святой Крест занимали, и отогнали. Но небольшие группы рассыпались по окрестностям. Вычистили их быстро. Казаки, кто не дурак, сами к нам приходили и сдавались. Они про одну такую группу и рассказали. Я оказался рядом и накрыл недобитков. К берегу реки их прижал. Почти всех из пулеметов покосили, немногие ушли и решили вплавь на другой берег перебраться. Яшка остался их прикрывать, последний был. Знать бы, что это он, может, попытался с ним поговорить. Но в бою не до того, чтобы лица разглядывать. Шлепнул я его, а потом пригляделся и не по себе стало. Вот понимаю, что он падла и предатель, за большевиков воевал и на смерть наших родных, которых комиссары уничтожали, глаза закрывал. А все равно не по себе.