И вот он стоит, Жорж-Жак Дантон, стоит среди крика, топота, свиста. Сотни глаз обращены сейчас к его огромной фигуре, к его безобразному, отталкивающему лицу. В своем красном суконном сюртуке он походит на гигантский факел, а слова, только что произнесенные им, все еще, кажется, висят в воздухе, и многие вытягивают шеи, словно желая разглядеть их. И, позабыв про усталость, жажду и духоту, все сильнее кричат, топают, свистят, требуя одного — свободу Дантону!
А он стоит и молчит. Разве нужно добавлять что-то к тому, что он уже сказал? И сам он и это его молчание достаточно красноречивы перед лицом подлых, трусливых, лживых обвинений. За ним, за его спиной — его друзья, которые с ним вместе и в радости и в беде: безрассудный Камилл Демулен, язвительный Фабр д’Эглантин, суровый Филипо. И непреклонный Эро де Сешель, и Гусман, испанский гранд первого класса, — его замки и поместья останутся в Испании, а голову ему суждено оставить здесь. Дантон говорил от имени всех их, достойнейших из достойных, и в своей речи — не оправдательной, нет, в обвинительной — он защищал их всех.
Теперь понятно, почему так неистово ревут трибуны. Громко, яростно, нетерпеливо требуют оправдания, освобождения Дантона и его товарищей. Уже слышны крики: «Судью на фонарь!»
Государственный обвинитель Фукье-Тенвиль, однако, спокоен или умело притворяется таковым. Но спокойствие, каким бы оно ни было, дается ему не без труда. Лицо его побелело, следы оспы стали очень заметны. Он бросает взгляд налево, туда, где у входа, то и дело хватаясь за саблю, опоясанный широким трехцветным шарфом, стоит Сантерр — бывший пивовар Сантерр, который, впрочем, уже забыл, как пахнет его пиво. Теперь он пьет вино, и теперь он генерал национальной гвардии, здесь он обеспечивает порядок.
И он обеспечит его, пусть только мигнет государственный обвинитель… Но он не мигает, и Сантерр делает успокаивающий знак — все в порядке. Фукье-Тенвиль подзывает жандарма Тавернье. Надо закрыть выход из галереи — на всякий случай. Пусть Сантерр поставит туда взвод национальных гвардейцев.
Вот так-то, мои дорогие, у нас все предусмотрено. Это только разумная предосторожность, не более. Государственный обвинитель Фукье-Тенвиль не боится ни этих криков, ни тех, кто сейчас кричит на галерее. Он знает способ, как в любую минуту использовать их, направить их ярость в нужном направлении. В свое время он так и поступит. Ну а пока пусть покричат. Галерея же на всякий случай будет закрыта.
Дантон садится на скамью. Ему жарко, ему не хватает воздуха. Он с силой втягивает этот спертый, душный воздух, задыхается, пот стекает с его лица. Камилл Демулен бросается ему на шею.