Манифест, подписанный императрицей 8 января, смягчил приговор, вынесенный «Генеральным собранием», «казнить смертию». Императрица проявила «милосердие»: «Императрица по высочайшему нашему милосердию казнить его, князь Дмитрия, не указали, а вместо смертной казни повелели послать его в ссылку в Шлиссельбург и содержать под крепким караулом, а движимое и недвижимое все его имение отписать на нас…» Наказанию подвергся и Алексей Дмитриевич[245], — его лишили чина действительного статского советника, «написан прапорщиком в Кизлярский гарнизон», а имения конфискованы. Елизавета Петровна помиловала князя Алексея, он стал сенатором и закончил жизнь в 1768 году в чине действительного тайного советника. Лукьян Перов, главный обличитель Д. М. Голицына, не подвергся наказанию.
В четыре часа пополудни 8 января в дом Голицына прибыли генерал-полицеймейстер В. Ф. Салтыков и обер-комендант Игнатьев, чтобы отобрать у осужденного «кавалерию» (ордена), шпагу, опечатать бумаги, дом и выставить караул. На следующий день А. И. Ушаков и А. П. Волынский вызвали в Сенат генерала Леонтьева и велели отправить осужденного «в определенное ему место». Так отблагодарила Анна Иоанновна человека, усилиями которого она получила корону российской императрицы.
Это была замаскированная месть за деяния шестилетней давности, за попытку ограничить самодержавие. Что это была месть за прошлое, явствует из того, что в настоящем немощный старик не мог представлять и не представлял никакой угрозы трону.
Трагический конец Голицыных предсказывал поверенный в делах Франции Маньян еще в 1730 году, во время коронации Анны Иоанновны. Голицыны в дни празднества, по его словам, представляли «весьма жалкие фигуры. Царица не удостоила их ни одним взглядом, стараясь оказывать всякое почтение Остерману и князю Черкасскому. Вероятно, она поступит с Голицыными так же, как с Долгорукими»[246].
Сохранившиеся источники донесли до нас любопытные подробности об условиях содержания Дмитрия Михайловича в заточении и главным образом о богатейшем книжном собрании, свидетельствующем о его высоких духовных запросах, ставивших его в ряд самых образованных людей страны.
Голицын был доставлен в Шлиссельбург в первой половине дня 9 апреля. Сопровождавший узника поручик Измайловского полка Федор Кнутов получил предписание «дорогою от Петербурга до Шлютенбурха никого до Голицына не допущать, чернил и бумаги не давать, чтоб люди были всегда при нем». Сторожить узника поручили команде во главе с сержантом Преображенского полка Петром Голенищевым-Кутузовым. Инструкцию ему составили по шаблону аналогичных документов, определявших жизнь политических заключенных в заточении: Голицыну не разрешалось выходить из своих покоев, посещать церковь разрешалось только в часы, когда в ней отсутствовали прихожане, а прислуга, состоявшая из трех дворовых и «кухаря», была лишена и этого права. Инструкция обязывала сержанта следить, «чтоб никто с ним, Голицыным, не мог разговаривать», а также «смотреть накрепко, чтобы к нему никто не приходил из приезжих или проезжающих». Голенищев-Кутузов обязан был «за покупкою провизии посылать солдат, а отнюдь не людей Голицына». На содержание узника отпускали один рубль в день, а слуг — по гривне на человека. Одним словом, узника надлежало содержать в полной изоляции. Там до приезда Голицына томился в заточении В. Л. Долгорукий. Чтобы не превращать крепость в хранилище ссыльных, Кабинет министров распорядился перевести Долгорукого в Ивангород.