– Я здесь в первый раз, – призналась Дилейни.
– О, это местечко знавало свои великие моменты. Сюда любил захаживать губернатор Кэрри, прославившийся высказыванием насчет того, что, мол, Господь превратил воду в вино, а Джимми Нири совершил обратное.
Дилейни рассмеялась, а потом подумала, что чувствует себя так, будто знает Джона целую вечность, что с ним ей легко и просто. И как замечательно, что после целого месяца молчания он вдруг вынырнул вот так неожиданно.
Они говорили. Рассказывали о себе. Узнавали друг друга лучше. Еще раньше Дилейни упоминала, что работает репортером, специализируется на судебных репортажах и любит свою работу. Теперь она похвастала, что рассчитывает получить постоянное место соведущего в вечерних шестичасовых новостях.
– Солидное повышение, – согласился Джон. – Кстати, если я правильно помню, ты ведь не откажешься от бокала шардоне.
– А ты предпочитаешь водку с мартини.
Она сидела на банкетке. Он – по другую сторону стола – смотрел ей прямо в глаза.
– Мне только кажется или я действительно слышу колебание в твоем голосе, когда ты говоришь о переходе на работу в студии? – спросил Джонатан, сделав заказ.
– Вообще-то никакого колебания нет. Работа замечательная. Просто… Мне ведь и судебным репортером нравилось быть. Не знаю, многие ли понимают, каково это – наблюдать за обвиняемым и свидетелями, слушать показания, видеть, как люди загоняют гвозди в крышку ее или его гроба…
– Ты ведь освещаешь процесс над Бетси Грант. Я читаю об этом.
– Да, это мой процесс.
– Случай, на мой взгляд, совершенно ясный. Жена остается наедине с больным мужем. Сиделка неожиданно заболела и вынуждена уйти…
– Намекаешь на то, что Бетси Грант могла подсыпать что-то сиделке, чтобы той стало плохо? – спросила Дилейни, удивившись неожиданному всплеску гнева где-то в глубине.
– Только на меня не злись, – предупредил Джон. – Как сказал Уилл Роджерс[4], я знаю только то, что читаю в газетах.
– Конечно. Ты прав. – Она кивнула, смягчившись. – Просто я немного завелась. Но я была там, наблюдала за ней, слушала показания управляющего похоронным бюро и этого ее приемного сыночка. У меня сердце сжималось от жалости к ней. Когда судмедэксперт заговорил о том, какой была сила удара, от которого умер ее муж, она потрясла головой, как будто не могла это слышать, не могла это принять.
Джонатан посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Я знаю, что ты думаешь, – торопливо добавила Дилейни. – Мол, такая реакция ни о чем не говорит и так может вести себя и виноватый, и невинный.
Он кивнул.
«Наверное, лучше сменить тему, – подумала Дилейни. – В суде я могу быть совершенно объективной; здесь же грудью становлюсь на защиту женщины, которая вполне может быть виновной в убийстве беззащитного, страдающего от болезни Альцгеймера человека. Почему?» Ответа на этот вопрос у нее не было.