– Ты что, не понимаешь, до чего это нагло и самонадеянно? Ты ждешь меня под дверью в час ночи, чтобы сообщить, что, коль скоро я снова верю в себя, я тебе опять интересна. Так вот что я тебе скажу, дорогой. Катись ты к черту.
Я поднялась. Я почти ликовала, и мне хотелось весь остаток ночи кричать ему «катись ты к черту».
– И кстати, да, меня снова зажгли. И не ты, чтоб ты знал. Другой человек.
Я тотчас пожалела о своих словах. Не из-за Флориана, который тоже встал и, казалось, готов был взорваться, но из-за Максима – он-то никак не заслуживал быть впутанным в эту историю и использованным в целях утоления моего желания ранить «бывшего». Острое чувство вины усилило мою злость на Флориана.
– Тебе непременно надо было дать мне понять, что ты вернулся, потому что я это заслужила, да? Ты ведь не придешь просто так и не скажешь: «Я совершил ошибку». Слабо это признать, а?
Я замолчала. Слов хватало, но кончилось дыхание: я пыхтела, как после интенсивной пробежки. Уперев руки в бока, я смотрела на Флориана с вызовом – мне даже смутно хотелось подраться.
– Скажи мне, какой дебил, поняв, что он еще любит женщину, которую бросил, две недели обдумывает свой спич и свои мотивации, прежде чем прийти с ней поговорить? Какой фрик, вместо того чтобы действовать, ищет оправданий своему решению?
– Да я же! – заорал Флориан. – Я!
Я попятилась, потрясенная такой вспышкой со стороны Флориана, никогда не повышавшего голос. Он, похоже, тоже был вне себя.
– Вот такой я, ясно? – продолжал он тише. – Уж извини, что не такой эмоциональный, и непосредственный, и… – он добавил какое-то слово по-немецки, – как твои замечательные друзья, но я переживаю мои бури… здесь. – Он приложил руку к сердцу. – А не… – он неопределенным жестом обвел окрестности, улицу, весь город, – не здесь. И не делай вид, будто ты удивлена и обижена, Женевьева. Ты меня знаешь. Знаешь, как никто.
Мы стояли лицом к лицу на тихой, пустынной улице. Слова и мысли теснились у меня в голове в полнейшем хаосе, в ушах стучало.
– Так нельзя, – сказала я. – Нельзя быть таким рассудительным, да еще излагать мне твои чертовы аргументы. Я на это не куплюсь, ясно? Я. На это. Не куплюсь.
Я вся кипела. Я все же смогла сообразить, что до такой степени обижена еще и потому, что в моих мечтах, в моих жалких, протертых до дыр фантазиях Флориан возвращался ко мне со слезами, мольбами, самобичеванием – а уж никак не спокойно объясняя мне ход своих мыслей. Я махнула рукой, словно хотела стереть то, что оставалось между ним и мной, и начала подниматься по ступенькам к двери. Мне больше нечего было сказать, да и сил не было что-либо говорить, и я боялась расплакаться.