— За что мы выпьем?
— За вас! — Петро поднял бокал. — За очаровательную фрау Лотту!
— И вам не стыдно? — погрозила пальчиком Лотта. — Вы же вовсе так не думаете…
“А сама требуешь заверений в этом”, — засмеялся в душе Петро. Эта игра немного забавляла его. Дочь хозяина привлекала непосредственностью, живостью характера. Казалось, какой-то чертенок вселился в эту коротко остриженную особу, руководил ее поведением, выглядывал сквозь широко поставленные глаза. Петро нисколько бы не удивился, если бы Лотта вдруг вздумала показать ему язык, а затем продолжала бы разговор как ни в чем не бывало.
После обеда они пили вино. Лотта рассказывала гостю о новых кинофильмах. Она уселась в кресло совсем по-домашнему, поджав под себя ноги.
Петро подошел к окну. Лотта включила приемник. Диктор бодрым голосом рассказывал об успехах гитлеровских дивизий под Сталинградом. Резким движением женщина выдернула штепсель из розетки.
— Не могу, — сказала она, и в голосе ее Петро почувствовал слезы. — Война… война… Скажите, когда это кончится?
Она сжала виски тонкими пальцами, унизанными кольцами, и смотрела на Петра жалобно, чуть ли не плача.
Петро вспомнил рассказ Кремера. Муж Лотты, физик, подававший большие надежды, погиб в Берлине в первые месяцы войны во время бомбежки. “У каждого свое, — подумал он. — Эта маленькая симпатичная немка ненавидит войну, как все женщины”. Ему стало жаль се, но сказал он совсем не то, что хотел, внутренне краснея за выдавленные им из себя фальшивые, напыщенные слова:
— Война принесет нам, фрау Лотта, невиданное процветание. Лучшие люди Германии всегда мечтали об этом, и мы счастливы, что на нашу долю выпало осуществить их мечты.
— И вам нравится ходить с этой палкой? — кивнула фрау Лотта на Катрусин подарок.
— Потери неминуемы, — тянул свое гость. — Но это ничего не стоит по сравнению с тем, что мы приобретем.
— С вами невозможно разговаривать. — Хозяйка безнадежно махнула рукой. — Все мужчины Германии точно обезумели — война, оружие, кровь… А мне ничего не надо… У меня было все, а остались только эти дурацкие, нелепые ковры и перстни на пальцах. А зачем они? Для чего все это, скажите?
“А ведь она вовсе не так проста, как казалось”, — подумал Петро.
Он стоял у окна и не знал, что сказать ей в ответ. В искренности Лотты не сомневался, но имел ли право ответить тем же? Нет, лучше промолчать.
Пауза затянулась. Петро смотрел в окно и сердился сам на себя. В конце концов почему он должен сочувствовать этой Лотте? Скорее всего муж ее был наци, да и сама кто она? Дочь богатого ювелира, барынька, которая всю жизнь ничего полезного не сделала. Да и небось легкомысленна…