Она остановилась перед Юдифью. Она силилась отыскать те черты её лица, которые когда-то ей так нравились и вливали в сердце энтузиазм и восторг. Где же эти черты? Их нет — а в сердце черство и сухо.
— Ты прав был: прав с твоим грубым суждением дикаря — шепчет она.
И в её мозгу стоит его сентенция, его приговор над этой картиной, и как будто слышится его голос — сильный и звонкий.
Это все сочинено и придумано. Разве могла молиться женщина, перед тем как отрубить голову. Тут нападет страх или злоба, а не молитва. Гораздо уж вернее картина Гораса Верне. Там действительно видишь озлобленную жидовскую фурию… и разнежившегося развратного ассурскаго сатрапа… а здесь… в чем она одета — что за театральный балахон?!!. Да и сама она точно вышла на сцену в Comedie Francaise и произносит тираду из Корнеля или Расина… — Исторический художник должен быт строг более, чем всякий другой. От него все века прошлого требуют исторической правды… а это… это просто героиня с подмостков, с фероньеркой на лбу… Все условно, придумано и все наврано… без стыда и совести. Все ложь, а в лжи нет красоты, она в правде.
И после этого приговора картина опротивела для Гризли. В ней остались только одни воспоминания привязанности к прошлому, к глупому, но дорогому, к безобразному, но милому.
Она боялась смотреть и на другие картины. Ведь и над ними тяготело его осуждение. Ей страшно было подойти к жертвоприношению Авраама — до того был тонок и едок приговор над ней… да притом она так почернела, что ничего нельзя было уже разобрать на сплошном темном полотне.
Она прошла со вздохом и мимо Соломеи.
— Отчего же Будде не отрубили голову — вспомнилось ей — и Христу не отрубили… а Иоанну отсекли?.. Отрубили и восхищаются, и умиляются… Да отчего же нужна эта кровь!? Отчего!..
Но вопрос остался без ответа.
Гризли порывисто подходит к маленькой картинке, к сияющей картинке, в которой, в темных яслях, лежит Он и светит, и блестит, и сияет… Она смотрит как много света разлито во всей этой картинке.
— «Да все это условно… вспоминается ей… Она сияла… в свое время… а теперь потемнела… И если ее поставить перед новыми эффектами света… то она покажется просто черным пятном… А где же здесь маги?… (допрашивал он). Небесная мудрость поклоняется, а земная отсутствует… В этой картине мысль хороша. (Да! Он похвалил ее и этим гордилась и дорожила Гризли)… Здесь «человечность» возведена в Божество, окружена светом и этот свет идет из нее и все освещает… Да выше этого света нет ничего в целом свете и все пред ним должно преклониться…»