Все были согласны с Настей и начали собираться, а Кристина так и стояла в растерянности, а потом осторожно спросила:
— И что же мне теперь делать?
Мы неуверенно замялись, а Герасимов снял с плеча рюкзак и протянул ей:
— На вот, можешь понести.
И Петров так громко засмеялся, что англичанка, сидевшая за учительским столом, сделала нам замечание.
Мы пошли на выход, и как раз вместе с нами стала выходить вся компания Подольского. Они, видимо, до этого сидели и слушали наш разговор.
И, когда возле дверей одновременно скопилось очень много народу, то ли Шишов, то ли Солдатов взяли и специально вылили Кристине на спину банановый йогурт, оставшийся с завтрака, и он мерно потек белой противной склизкой массой по её синей блузке, затем по юбке и беззвучно закапал на пол.
Парни только хрюкали, едва сдерживаясь, чтобы не заржать в голос. А Кристина не заметила и пошла дальше, но мы с Герасимовым заметили. И он, резко развернувшись к Солдатову, хорошенько, со всей дури, долбанул в ухо.
Так сильно, что тот сразу с ног свалился. А затем Герасимов взял и, таким же манером, треснул и Шишову. Но тот не упал, а только отлетел назад, на столы с грязной посудой, которая от толчка посыпалась на пол.
Кто-то из мелких подбежал к Петрову и начал кричать: «Снимай, снимай».
Но Петров только одернул его и, наигранно нахмурившись, сказал «это тебе не кино».
Ну и сразу понабежали учителя, повели Герасимова к директору, а Солдатова и Шишова к медсестре.
Однако к директрисе с Герасимовым пошел ещё и Марков и отмазал того за десять минут, сказав, что раз отец Герасимова сейчас дома не живет, с этим вопросом придет разбираться его собственный отец, а она, директриса, отлично знает, как серьёзно отец Маркова относится к вопросам справедливости и порядка.
И та, лишь бы не связываться с отцом Маркова, тут же отпустила Герасимова. Но предупредила, что если родители пострадавших мальчиков пожалуются, то она вынуждена будет разбираться в этом конфликте.
А в пятницу позвонил Якушин и позвал меня гулять.
Я спросила все ли идут, а он ответил, что зовет только меня.
И я так долго наряжалась и красилась, что чуть было, не опоздала на встречу, а Якушин вместо того, чтобы оценить мои старания, лишь подозрительно осмотрел и сказал, что не понимает в чем фишка, но раньше ему больше нравилось.
Мы пошли в парк. Мне очень хотелось посидеть где-нибудь в кафе, потому что я, как дура, зачем-то напялила юбку и коленки страшно мерзли. Но когда Якушин предложил просто погулять, то возражать я почему-то не стала.
В парке было уже темно, только тускло, через один, мерцали фонари. Я почти не видела его лица, ведь он был в капюшоне, и я в капюшоне, и чтобы увидеть его глаза, мне нужно было всё время заглядывать под капюшон, потому что когда Якушин говорил, то смотрел всё время куда-то вперед.