Дождавшись укола антибиотика, Руслан вызвал такси, и они поехали в загс подавать заявление.
На торжественную регистрацию была огромная очередь, втиснуться в которую не помогло даже знакомство с заведующей, на которое очень рассчитывал Руслан, но они договорились просто поставить штампы через неделю после возвращения Анны Спиридоновны из санатория. Заведующая, оказавшаяся щуплой женщиной с легкомысленной детской косичкой-колоском, старательно отводила взгляд от Руслана и обращалась к Лизе таким сочувственным тоном, что ей захотелось пойти в другой загс.
На работу она пришла уже полноценной невестой и, сев за стол, долго не могла сосредоточиться, смотрела в окно и пыталась унять непривычное чувство счастья, расползающееся в душе, как опрокинутое вино по белой скатерти.
«Наверное, это сон, наяву со мной просто не могут происходить подобные вещи! Сейчас я проснусь, и все… А если не проснусь, то Руслан передумает… Он один раз уже передумывал и снова передумает, теперь насовсем… Чем безмятежнее я буду теперь, тем больнее станет потом… Надо, наоборот, готовиться ко всяким ужасам, тогда есть шанс, что обойдется…»
Слава богу, вызов Зиганшина отвлек от бессвязных и бессмысленных рассуждений.
Лиза удивилась, что он вышел на службу, но начкрим довольно раздраженным тоном, свидетельствующим обычно о неуверенности в своей правоте, сказал, раз бросить работу он не может, детям придется проявлять самостоятельность. В следующую секунду Мстислав Юрьевич потянулся к телефону и стал показывать ей фотографии щенка, взятого у Эмилии Львовны.
– Ты меня для этого вызвал? – спросила Лиза, с ужасом наблюдая на суровом лице начкрима явные признаки умиления.
– Нет, ну посмотри! Разве тут можно устоять? Кстати, я договорился, ты тоже можешь взять, если захочешь. Ладно, к делу. Вернувшись от Шишкиной, я сразу бросился смотреть запись передачи и выяснил, что доктора звали Георгий Петрович Шелест. Покойный Дмитрий Павлович проехался по нему, словно танком, и особенно противно, что самого врача не пригласили на это судилище и не дали сказать ни слова в свое оправдание.
– Стало быть, не такой он был искренний и прекрасный, как расписывала вдова?
Презрительно фыркнув, Зиганшин сказал, что не видел еще ни одной жены или любовницы, которая бы здраво судила о своем мужике, но у него создалось впечатление, что Шишкин действительно верил в ту ахинею, которую нес в народ.
– Так что искренним, может, он и был, – протянул начкрим задумчиво и включил кофемашину.
Поставив перед Лизой изящную чашечку, он в своей привычной манере принялся расхаживать по кабинету: