Потом уже сообразила, что зеленым был угол койки, на которую меня положили, а белая пластмассовая штука – приспособление, чтобы ставить в дороге капельницы. Мне оно не понадобилось. Дурная привычка не пристегиваться в машине, как выяснилось впоследствии, на этот раз сыграла за меня. При столкновении меня вышвырнуло через лобовое стекло.
К тому же Санька в момент аварии развернул машину так, чтобы весь удар пришелся на его край.
Я отделалась лишь сотрясением и множеством мелких порезов на руках и лице.
Придя в себя, я тут же стала оглядываться по сторонам в поисках Саньки. Кажется, в машине кроме меня пациентов не было. Может, его погрузили в другую «Скорую»?
Я попыталась сесть, и тут же ко мне наклонилась медсестра в синем форменном костюме:
– Ты что? Ты что?! Лежи! Давай, укольчик сделаю. Успокоительное.
– Не надо, – я помотала головой. – Со мной все хорошо. А где Санька? Где парень, с которым я была в машине?
– Да там они, прямо за нами едут, на другом автомобиле, – объяснила она и почему-то посмотрела в сторону.
…В больнице пахло хлоркой и еще чем-то непонятным, но тревожным.
Меня поместили в палату – клетушку с облупленными стенами и прямоугольным оконцем в верхней части двери, сквозь которое из коридора сочился зеленоватый свет.
Вскоре появилась мама. Темное платье сбито куда-то набок, подол вымок от дождя. Обыкновенно зачесанные наверх, в тяжелый узел, волосы всклокочены. Ей, наверно, позвонили прямо на занятия, в музыкалку. Мне почему-то так жалко ее стало. Я впервые вдруг подумала: я ведь у нее одна – что, если бы я погибла в этой аварии…
Мама подскочила к моей постели, рухнула коленями на пол и, вцепившись в мою руку, принялась покрывать ее короткими сухими поцелуями. К лицу прикасаться она, видимо, боялась.
– Доченька… Алиночка… – хрипло говорила она. – Ты что же… Господи, как ты себя чувствуешь? Где болит?
И мне на мгновение показалось, что я снова стала маленькой, а мама – всесильной. Что все мои беды ей ничего не стоит победить одним движением руки, щелчком сильных музыкальных пальцев…
– Мама, а где Санька? – спросила я. – Как он? Ты его видела?
Я, должно быть, смотрела на нее так отчаянно, что мать, еще секунду назад всхлипывавшая и целовавшая меня, вдруг смешалась, сморщилась – и тут же распалилась, словно гневом спасаясь от страха смерти, страха потери:
– Я говорила, говорила, что эти поездки плохо кончатся! Ну зачем, скажи, зачем ты с ним поехала?
– Мам! Мам! – Я дернула ее за рукав. – Послушай, мам, сходи, узнай, что с Санькой! Я очень тебя прошу, мам! Мне ничего не говорят, никуда не выпускают!