— Ну! Так еще Энгельс сказал. Книжка такая — «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
— Так прямо и сказал?
— Так это следует. Вот он там так писал: в далекой-далекой древности мужчина уходил на охоту, и усталый, набредал на пещеру, где жил другой мужчина его рода. И тот мужчина должен был ему уступить одну из своих жен. Вот те, кто за рабочих — один род, за попов и капиталистов — другой.
— Хорошо, что мы не в пещерах.
«А тогда говорили — „помещиков и капиталистов“. Из деревни, а насчет помещиков… Или темнит баба, или с помещиками чего-то такое. И с кулаками».
Виктор задул лампу (хорошо хоть в кино показывают, как это делали), разделся и залез под простыню — толстую перину он сложил вдвое и засунул вместо тюфяка.
— Ты еще не заснула?
— Нет. А что?
— Подушку кинь, у тебя две.
На улице дружно на кого-то загавкали собаки, волна лая постепенно удалялась куда-то к Московской, она же теперь Ленинградская (а не Санкт-Петербургская). («Зато нет сирен», подумалось Виктору).
— А точно похоже на пещеру, — прошептала она, — когда-то людей было мало, и они прятались от диких зверей. А потом они победили. И мы тоже победим.
— Будет революция и гражданская война?
— Гражданская война — это пережиток, — ответила Фрося так, словно речь шла о чем-то давно очевидном. Вообще люди очень любят, не задумываясь, произносить слова «это известный факт» или «как может быть иначе?», хотя иначе как раз и может быть.
— Гражданская война — это буржуазные революции, — повторила она, — наша революция будет самой бескровной в мире. Не то, что в Германии.
— Я не был в Германии и не могу сказать.
— Наверное, вы помните Парижскую Коммуну?
Господи, в каком же году она была? Ах да, в семьдесят первом. Обалдеть, на моей памяти должна быть Парижская Коммуна, подумал Виктор. А казалось, совсем не так давно этот восемнадцатый, сколько книг и фильмов…
— Я не был тогда в Париже. Много слышал, разное.
— Вас в детстве напугали эти рассказы. Поэтому вы не хотите знать про берлинских коммунаров.
Вот пристала баба, подумал Виктор. Сейчас еще предложит в подпольную организацию вступить. А если не удастся легализоваться? Тогда придется, как Максиму, жить между небом и землей. И надо прибиваться к кодле. Ладно, послушаем, за укрывательство и так впаяют…
Глаза у Виктора начали слипаться, и он пробормотал уже через полудрему:
— В детстве я жил совсем другим.
— Индейцами? У нас парень из кружка книжку такую читал. Про Чингачгука.
— Не, не индейцами.
— А чем?
— Ну, полетами в космос, например…
А, собственно, почему бы в девятнадцатом веке человеку образованному не мечтать о космосе?