Солнце вершит свой круг. Я прикрыл глаза, а немногим позже, когда вновь распахнул их, увидел, что оно уже практически в зените. Еще не знаю, что для меня будет значить умение прикрывать глаза так, что один день сменяет другой. Все ново для меня. Во всем должен открыться новый смысл. Снаружи доносится лишь шум редких грузовиков, подвозящих товар к тому или иному магазину – больше ничто не нарушает тишину. Снега на улице столько, что люди попросту махнули на нее рукой, весь город заледенел. Я ощущаю невыносимую тяжесть, и чем дольше лежу, тем более разбитым себя чувствую. Но в этой усталости что-то есть. Под окном скрипят чьи-то шаги – тех немногих, что тянутся мимо фонтана к торговым рядам. Еще в сентябре фонтан укрыли, и пробудится он только с прилетом первых птиц. Меня удивляет, что я интересуюсь такими странными вещами, как перелетные птицы.
В большинстве отцовских книг, которые у него обычно бывают разбросаны по всей квартире (в надежде, что я или Анна-Мари когда-нибудь со скуки в них заглянем), речь о том, как человек должен преодолеть собственные границы, дабы познать себя, о том, что после этого он может воспарить и взглянуть сверху на покинутую им оболочку. Для меня это рутина, я без всяких проблем могу вызвать такое состояние и тут же вознестись над собой. Я лежу абсолютно ровно, вытянув ноги, выпрямив спину, руки послушно сложив. Несмотря на то что мои глаза закрыты, я почему-то ощущаю невероятную бодрость. Что-то взволновало меня, как мне кажется. Я отдаляюсь еще, по ощущениям, я должен парить уже где-то под лепниной потолка. Матрас окружает мое тело, словно рама. Будто я лежу в ящике или боксе. Справа и слева от себя я вижу собственные метки, яркие очертания воспоминаний. Еще немного дальше. Сама комната становится боксом, в который раньше была встроена мебель, но сейчас ее вырезали и удалили. Я поднимаюсь еще на пару метров и воспаряю над домом – скоплением взгроможденных друг на друга коробок, забитых просто до отказа. Задаюсь вопросом, как люди могут дышать в таком окружении. Предметы существуют, претендуя на место в жизни, все создает обманчивую иллюзию осмысленности, но на самом деле лишь движется в одном направлении. Я все больше и больше дистанцируюсь и вижу, как люди покидают свои боксы, чтобы отправиться за покупками на окрестные улицы; они, словно кровяные тельца, вливаются в пульсирующие потоки себе подобных. Улицы становятся артериями, дома – самостоятельными образованиями. Поднявшись в тропосферу, я чувствую, как вокруг меня становится легко и ясно. Очертания города теперь и сами напоминают загроможденный бокс, удерживающий в себе бурлящую жизнь. А от него, в свою очередь, также отходят жилы, соединяют его с другими такими же сосредоточениями людей, передают информацию, пересекаются, сталкиваются. Организмы накладываются друг на друга, наслаиваются, некоторые сливаются, образуя нечто третье, какие-то артерии постепенно слабеют, истончаются и блекнут, пока не исчезают совсем или не оказываются поглощены другой жилой. Но если очень постараться и как следует прищуриться, там, внизу, я могу разглядеть то самое белое пятно, ту крошечную пустоту. И это единственное, ничем не занятое белое пятно, выделяющееся на фоне остальных, – это комната того мальчика, который лежит спиной на матрасе, окутанный бледной, всеобъемлющей пустотой, мальчика, послушно сложившего руки в самом начале чего-то ему еще неведомого.