Доктор решительно зашагал вперед, высоко поднимая ноги, вытаскивая их из снега. Самокат двинулся за ним.
Доктор шел, таращаясь сквозь залепленное снегом пенсне. Наконец, когда он стал по-настоящему уставать и его долгополый пихор показался ему тяжелее пудовой гири, он едва различил почти занесенные следы.
— Есть след! — крикнул он, но снег попал ему в рот, и он закашлялся, кланяясь метели.
Перхуша понял и выправил самокат по следам. И вскоре выехали на дорогу.
— Слава Богу! — перекрестился Перхуша, когда самокат пошел по затвердевшему снегу. — Садитесь, барин!
Доктор, тяжело дыша, плюхнулся на сиденье, откинулся, не в силах запахнуться полостью. В сапоги его набился снег, он чувствовал, что ногам мокро, но не было сил нагнуться, снять сапоги и вытрясти снег. Перхуша накрыл его полостью:
— Постоим малень, лошадки передохнут.
Встали.
Метель выла вокруг. Ветер набрал такую силу, что толкал самокат и тот покачивался, дергался, словно живой. Но зато ветер разметал снег на дороге, и она стала теперь видна — наезженная, с утоптанным настом.
Доктор хотел закурить, но сил не было доставать из кармана родной, милый сердцу портсигар. Он сидел, оцепеневши, просунув свой посиневший нос между малахаем и воротником и всем существом своим желая поскорей преодолеть это дикое, враждебное, воющее белое пространство вокруг, которое хотело от него одного — чтобы он стал сугробом и навсегда перестал что-либо хотеть. Он вспоминал свои зимние докторские выезды к больным, но не припомнил такой сильной метели, чтобы стихия так препятствовала ему. Года три назад он заплутался на почтовых, и они с ямщиком жгли ночью костер, а потом их заметил обоз и помог; еще однажды он заехал зимой совсем в другую деревню, проехав лишку почти шесть верст. Но в такую сильную метель он попал впервые.
Перхуша, уставший не меньше доктора, слегка задремал. Ему вспомнилось, что он перед отъездом оставил станционного парня заложить в печи трубу, чтобы дом нагрелся к его возвращению. Дом-то нагрелся, а хозяин-то у чужих людей заночевал. Он представил свою избу, нетопленную с утра, голодного хряка Хромку и подумал, что если хряк сегодня с утра сильно выл с голодухи, то сосед Федор Кирпатый догадался зайти и всыпать ему сухаря3 как бывало уж не раз. С Хромкой все обойдется, как всегда. Но Перхуше обиднее всего было, что дом стоит нетопленным. И в этом нетопленном темном доме сейчас одиноко тикают ходики. Или они уже встали... да, встали, как им не стоять, он же их тогда и не поправил... Ему стало зябко и неуютно.
— Эй! — толкнул его доктор. — Ты что, заснул? Нельзя спать, замерзнешь.