Странным казалось видеть их вместе. Я хотела, я очень старалась, чтобы они подольше были в хорошей форме, были бодры и продолжали выглядеть счастливой, благополучной парой, какой их всегда воспринимали незнакомые люди. Когда концерты закончились, отец улетел обратно, к своим лохматым псам и недоеденным цыплятам. Я отправилась в Лондон к своим домашним. Дитрих взяла курс на Сан-Франциско, где собиралась выступать и продолжать жизнь вечно молодой и вечно живой легенды.
В апреле был убит Мартин Лютер Кинг-младший. В Европе его гибель вызвала едва слышный отзвук; то была американская трагедия, домашняя, «местная». Прошло всего два месяца… «Нет, нет, больше не надо!» — рыдали наши сердца, когда, истекая кровью, бледный, с закрытыми глазами лежал Бобби, и жизнь уходила из него с неумолимой быстротой. Эта резкость мысли, этот бесшабашно-смелый дух, этот мощный, целенаправленный интеллект, это удивительное разнообразие познаний — их больше не было.
Моя мать снова уехала в Австралию и как раз давала концерт в каком-то тамошнем городе, когда на улице соседнего, в результате необъяснимо-загадочного несчастного случая, лишился жизни ее возлюбленный-репортер. Она позвонила мне в кромешном отчаянии. У австралийца имелась законная вдова, следовательно, Дитрих была лишена права и публично выражать свое горе, и проявлять личный интерес к обстоятельствам этой смерти. Она дала мне целый список телефонных номеров, по которым надо было срочно позвонить в Австралию, чтобы вместо нее выяснить детали ужасной катастрофы, а затем послать на похороны подходящие к случаю цветы. Сама она удалилась к себе в спальню и принялась скорбеть.
Покончив с австралийскими гастролями, Дитрих возвратилась во Францию, чтобы быть рядом со своим обожаемым Майклом. Дело в том, что наш старший сын поступил в Париже в американский колледж. Моя мать незамедлительно сбросила черные вдовьи одежды, ожила и расцвела. Первым делом она нашла и обставила весьма дорогое и очень удобное холостяцкое логово, где и поселила Майкла. Зато потом она уже не оставляла его в покое, и он практически не получал никакой радости от своего уединения. У нее был собственный ключ, и она являлась, когда вздумается; приходила убрать жилье, забить продуктами холодильник и обследовать постель моего сына. Он был красивый, высокий, хорошо сложенный мальчик. По субботам и воскресеньям она водила его в шикарные рестораны, начала пробовать на нем свои штучки с «прижиманием», за столом сажала его рядом со своими самыми деятельными, в определенном смысле слова, друзьями-гомосексуалистами. И… ждала. На Рождественские каникулы он приехал домой, в Лондон, и стал просить у меня совета, как ее приструнить, как заставить угомониться.