Пушкин – Тайная любовь (Сидорова) - страница 191

передразнивая его голос и выговор…»[140] И, заметьте, – полное отсутствие стремления понять, почему именно эта строка запала в душу поэта, в унисон с какими его мыслями она в ней вибрирует… О том, что такое «цитирование» у Пушкина не было предназначено «забавлять» окружающих, говорит ремарка князя Вяземского: «Пушкин всегда имел на очереди какой-нибудь стих, который любил он твердить. В года молодости его и сердечных припадков, было время, когда он часто повторял стих из гнедичева перевода вольтеровской трагедии «Танкред»: «Быть может, некогда восплачешь обо мне!»[141]

Конечно, в каждой повторяемой творчески чутким на ухо Пушкиным чужой строчке было что-то для него самого забавное (несуразное, высокопарное…), но из ряда подобных он почему-то ведь выбирал именно эти. Даже из одной заметки Анны Керн об этой пушкинской привычке вполне резонно сделать вывод о том, что не было в отношениях поэта с нею ни интеллектуальности общения, ни теплоты любви, ни прозрачности понимания чувств. По сути, каждый из них понимал и любил только себя.

Кстати, если сексуальный опыт с Анной Керн в восприятии Пушкина, «пробежав» по стволу дерева, опять опустился на уровень травы (низменный, материальный интерес, потребность тела), то такого же рода отношения с ее двоюродной сестрой Анной Вульф зимой 1828 года он фиксирует непременно в верхних ветках деревьев. Как на потолстевшем керновском дереве в «Опушке». Там на самой высокой тонкой веточке сохранилось хоть сколько-то зелени: для Пушкина – новизны, свежести, разнообразия в скучных многолетних неполноценных сексуальных контактах с возрастной уже девушкой Анной Николаевной. В голых ветках кроны и единственной зеленой веточке записано: «Я у…ъ Анету Вульфъ въ Малинникахъ».

«Высота» на дереве этой любовной связи – конечно, не от возвышенности пушкинских чувств к Анне Вульф. Скорее – от, так сказать, головной, умственной, а вовсе не сердечной, как полагалось бы, природы этих отношений. Разобидевшись осенью и на Бакунину, и на Оленину, Александр Сергеевич как бы снисходительно принимает «утешения» еще, кажется, недавно столь же гордой по отношению к нему старшей из двух сестер его приятеля Алексея Вульфа, которой адресованы его иронические стихи 1825 года – начала ее в него влюбленности:

Он теперь словно «отыгрывается» на несчастной Аннушке, по его мнению, слишком много воображающей о себе – по использованной в стихотворении пословице, «с…ей» духами. Как бы «мстит» в ее лице всему «несогласительному», «несочувственному» по отношению к его матримониальным планам женскому роду…