Мэри была рыжая; густо, сочно рыжая — мечта сороковых годов, посеянная Голливудом. Волосы беспорядочными завитками обрамляли лицо, рассыпались в изобилии по широким прямым плечам. Они были богатством, приданым, их нельзя было обойти молчанием, они заслуживали псалма Давида. Как бы она ни причесалась, ей все было к лицу, и, глядя на роскошные волосы жены, Дуглас даже сейчас, после без малого двенадцати лет отнюдь не безоблачного брака, благодарил судьбу за то, что ему так повезло. Потому что в придачу к яркой красоте волос Мэри обладала характером не менее ярким, который в их браке на ножах должен был сильно потускнеть. Хотя сказать наверное он не мог. Последнее время они переговаривались через ничейную землю взаимных обид.
Лицо у нее было открытое и умное, глаза светло-карие, самый кончик носа задорно вздернут, рот большой, спокойный, со слегка опущенными вниз уголками, но не грустный, а чувственный. У нее была хорошая фигура, талия до сих пор тонкая, грудь крепкая, живот плоский. А вот руки самые обыкновенные. И тем не менее, когда они познакомились, она была обещающей пианисткой. Ее первый концерт в Уигмор-Холле прошел хорошо. Впереди брезжил настоящий успех. Замужество отняло у нее все это. Вначале они были не на шутку влюблены друг в друга, чувство это возвращалось еще раза два или три впоследствии, но в промежутках они бывали холодны, раздраженны, а однажды (как и теперь) появилась злость и враждебность.
— Все никак не увижу лица в огне, — сказала она. — Мы трое, — подразумевалась она и ее сестры, — часами просиживали у горящего камина. Где бы мы ни жили, у нас всегда был камин — даже в Южной Африке.
Ее отец был офицером военно-воздушных сил во время второй мировой войны; после войны остался на военной службе и объездил с семейством пол земного шара. Дуглас в свое время решил, что это обеспечило Мэри привилегированную, безбедную жизнь, и любил попрекнуть ее этим в пылу ссоры. Но даже в такие минуты он не мог не признать, что только такая жизнь могла сделать из нее женщину, которую он хотел иметь своей женой. Сейчас, однако, ирония была бы не к месту.
Дуглас жалел, что бросил курить. Хотя с тех пор прошло уже около пяти лет, кажется, дня не проходило, чтобы он не испытывал желания взять сигарету. Перед глазами вдруг возникли пачки Disque Bleu в мягкой и чуть скользкой упаковке; сами сигареты, не слишком туго набитые черным, нарезанным длинными полосками, на вид сырым табаком — а каков он на вкус? Ясно представить он не мог. Дуглас улыбнулся. Если бы понадобилось точно описать, пришлось бы закурить снова.