— Они всё могут, так как наверху, — не скис Турин. — А по поводу вашего замечания о воровской кличке моей, Василий Петрович, у Трубкина поболее будет информации. Знают там меня, начиная с царских времён, когда шестнадцатилетним пацаном добывал деньги для подпольных газет. Но до настоящего боевика не дорос, в кутузках часто сиживал, а после разгрома большевиков в первую революцию, объявлен был опасным преступником, и отправили бы меня на каторгу, но повезло улизнуть в Америку. Опять же не без пользы; могу похвастать: с товарищами Бухариным, Воровским и другими там познакомился. Многие тогда там ховались, пока амнистия не грянула от господина Керенского.
— Чего ж с рядовых в милиции начинал?
— Мест не было, — отвернулся Турин и затих. — Заняты были.
— Да ты без юмора не можешь!.. Повозила жизнь носом?
— Хлебнул с избытком…
Они помолчали.
— Ну вот что, Василий Евлампиевич, — кашлянул в кулак Странников. — Мешать тебе в твоих профессиональных опытах не стану. Но и знать ничего не знаю. Разговора не было, забыли. Все последствия и возможные промахи под твою ответственность. Иди, работай.
— Есть, идти работать!
— И чтоб этот?..
— Ковригин Егор?
— Чтоб шофёр Ковригин завтра приступил к исполнению новых обязанностей. С китайцем повременим пока. Ты Ковригина подучи в городе, обмой, оботри, снабди информацией, пусть приглядится. А недельки через три-четыре посмотрим и китайца.
— Оба — моя находка. Скрывать не имею права, — прямо в глаза секретарю выпалил Турин.
— Думал, я не догадался? — прищурился Странников. — Но их дальнейшим перевоспитанием сам займусь. Теперь моими крестниками станут.
Над «Счастливой подковой» полно звёзд. Высыпали, выбежали, будто на смотр их пригласили, на представление. Запрокинул голову вверх актёр Григорий Иванович Задов, не налюбуется. Сияющего небосвода хватило бы да вот этой жёлтой проказницы двурогой, докатившейся до самой ажурной крыши изысканного ресторанчика, но упёрся на её пути в небо кованый столб с тремя фонарями под колпаками в вензелях, и зацепилась за них луна-девица игривым рожком, словно ножкой, не двинуться теперь, не развернуться. Попалась шалунья. Заливает светом веранду, на которой устроились двое, блаженствуют, откинувшись на спинки мягких кресел.
Ресторанчик этот особый, только для своих. Вокруг ни шума, ни суеты, ни допёка. Кроме них: сухощавого, строго одетого Дьяконова да актёра в обычном его наряде — длинном плаще и старомодной шляпе — никого, даже столиков пустующих не видно. Только тихая томная мелодия льётся на головы откуда-то сверху и порой всплеснёт волна, качнув всё заведение и прижав его к берегу.