Тогда Борис ничего не ответил дворецкому. Но вот сегодня он готов сказать: он пошлет к Улу-Магомету в Казань его, боярина Семена. Пусть готовит Семен, что есть у них в казне, чем завлечь хана, дабы он отпустил Василия в Москву. А с дворецким в Казань поедет оружничий Гавря.
* * *
Весна еще не вошла в себя, но днями уже звенела капель, а ночами снег подмораживало.
Князь Борис с женой с богомолья возвращались, в карете на санном полозе ехали, кони цугом карету тащили весело. Великая княгиня сидела, тесно прижавшись к мужу, говорила чуть нараспев:
– Ты, великий князь, посольство в Казань наряжаешь, а есть ли деньги?
– Что по сусекам наскребем, с тем и отправим.
– Может, и не надобно? Все Твери в ущерб.
– Вот и я, Настюша, колебался. А ноне мыслю, ежели Тверь Москве не подмогнет, то кто же? Иль Василию, Рюриковичу, в неволе гнить? Может, нам с Москвой еще в одной борозде идти?
Промолчала княгиня. Князь покосился:
– Ты мыслишь, мне легко такое решение далось? Нет и нет. Однако Господь нас рассудит с Василием. Хоть и сказывают, благодеяние наказуемо, но надобно по-Божьему судить.
Великая княгиня долго смотрела на мужа, наконец промолвила:
– Может, князь великий, ты и прав, ибо сужу я как тверичанка, а ты как муж Русью болен.
Кони бежали резво. Щелкали бичи, гремела упряжь, перекликались конные отроки.
От монастыря дорога потянулась берегом Волги. Река уже взбухла, посинела. Борис выглянул в оконце кареты.
– Вот-вот тронется лед.
– Поди, к утру.
– Я, Настена, в прежние лета почти всегда выходил на берег, не прозевать, когда лед двинется. Любовался, как он трескаться почнет, стрелять, а потом двинется, как живой.
– А может, он и есть живой?
– Нет, Настена, все живое Господом создано, а реку в лед мороз заковывает.
Показалась Тверь своим посадом, избами и домишками мастеровых, церквями и собором, Кремником и хоромами.
– Вот и приехали, Настена. А я уж, к слову сказать, ноги отсидел.
Подъезжало к Казани посольство великого князя тверского. Да и посольством как его назвать, коли в древней колымаге ехали боярин Семен, оружничий Гавря, да толмач, крещеный татарин Яшка.
Однако добирались они, напутствуемые строгими словами самого князя Бориса: до хана Улу-Магомета добраться, грамоту и подарки вручить. А без великого князя московского не ворочаться.
В колымаге дворецкий с оружничим позади на сиденье, а толмач впереди жался. За дорогу обо всем переговорили, а главное только в мыслях держали, ну как велит хан схватить их и в темницу кинуть? Не лазутчики ль они, не подосланные ли тверским князем доглядатаи? Выведают, какие силы у казанской орды, да как ее сопротивление сломить, а потом нападут враз всеми силами на Казань…