Натянув порты и напялив рубаху, князь Борис сказал Гавре:
– Ты, Гавря, только одну правду от меня ноне услышал, а главное, скажу те, хорошо мне было сегодня оттого, что в карьере увиденное порадовало. Настанет, Гавря, тот день и час, когда мастеровые заложат в Твери первый камень в кремль кирпичный.
* * *
С вечера зашел князь Борис на женскую половину дворца и в горнице жены засиделся до полуночи. Сенные девицы свечи трижды обновляли. Князь и княгиня речь о московских делах вели, о великом князе Василии.
Накануне в Твери побывал галичский князь Дмитрий Шемяка. Возвращался он от отца звенигородского князя Юрия Дмитриевича, и тот поведал сыновьям, как Василий великое княжение в Орде из рук звенигородского князя вырвал.
Зол был Шемяка на Василия, от тверского Бориса ждал поддержки.
Но тверской князь от прямого ответа ушел, только и посочувствовал звенигородскому князю и Шемяке.
– Шемяка мыслил, Тверь силой заставит Василия от великого княжения отречься. Но какая Твери от того выгода? – промолвил Борис и заглянул княгине в глаза.
Анастасия ответила:
– От Василия, поди, мене вреда, чем от Юрия. Юрий давно власти алчет, да и годами он мудрее Василия.
– И то так. Нам бы Тверь укрепить. Вот и Репнина посылал в низовья, – положил ладонь на руку Анастасии, с любовью заглянул в глаза жены.
Та промолвила:
– Репнин Нижний от казанцев отбивал, Московское княжество крепил.
Борис головой покачал:
– Истино так, Настасьюшка, но я не токмо о Новгороде Нижнем пекся, я о княжестве Тверском думал. Без волжского пути торгового, без гостей с товарами не бывать торгу тверскому.
– Ох, кабы Тверь выше Москвы поднялась, да тверскому князю все удельные поклонились.
– Твоими бы устами, Настюша, мед пить, – рассмеялся Борис.
– Час настанет и сбудутся мечты мои, княже.
– А я, как Холмского послушаю, да боярина Семена, так и сомнениями полнюсь. У них тяга боле к Москве.
Княгиня фыркнула:
– Дворецкий без ума. Ему ноне ни Москва, ни Тверь не надобны. У него жена молода. А что до Холмского, так воевода телом и делом Твери служит, а слова его ветер носит.
На посаде закричал петух, ему откликнулись.
– Эк, засиделись мы, Настенушка, – Борис поднялся. – Мудрена жизнь и неисповедимы пути твои, Господи.
Покинув горницу княгини, Борис шел едва освещенным факелом длинным переходом. У опочивальни гридин дежурил. Князь миновал его молча. Не велев вздуть огня, разделся. Долго лежал, перебирал разговор с женой. Вспомнился князь можайский. Подумал, отчего ненавидит он московского Василия? Вот уж кто заедино будет с Шемякой.
* * *