Да, да, я опять подошла к крепостной двери заветной каюты и прислушалась, и мне опять почудилось, что там что-то скрипит или даже скрежещет. Но когда я постучала - наступила полная тишина. Как истинная американка я не отступила и постучала ещё сильнее. Но в ответ - только глухая, беспросветная, бесчеловечная тишина. И что со мной было - не описать. Подчеркну лишь одну деталь, которая многое объяснит тонкому, чувственному человеку: на том месте, где я стояла у двери каюты, осталось буквально небольшое озерцо - это накапавший сок моего страждущего тела...
И что же мне было делать, скажите на милость? Читать газеты о последних политических новостях? О том, что принцесса Диана предпочитает короткие юбки? О том, что какой-то идиот настоятельно рекомендует женщинам рожать в воде? И этим спасаться? Всей этой чушью?
Или я должна была принять успокаивающее и уснуть? То есть дать отраву своему молодому, жаждущему новизны организму? Словно злодейка? За что же мне обижать свое прелестное тело, способное наслаждаться и дарить наслаждение другим? И потом, я подумала особенно как-то уверенно: "Все равно что-то должно произойти такое... такое... и мы с этим "новым русским" так захотим друг друга, что когда встретимся - стены содрогнутся и весь этот пароходишко, перенаселенный утлыми, невкусными старичками-старушками, пойдет ко дну, а мы, сильные, веселые, счастливые, воспарим на самый пик знаменитого японского вулкана Фудзиямы и там, где-нибудь в уютном, теплом местечке продолжим заниматься любовью... И так, так, что..."
Я вернулась в свою каюту, разделась, нажала на кнопку... Мне вдруг подумалось: "А разве гарсон... или как он тут у них, у русских, называется, не человек, не русский?" Правда, до сих пор на мой звонок приходили почему-то русские девушки... и весьма милые, впрочем... Но я ведь не лесбиянка... Хотя другие находят в этом нечто...
Как водится у русских, мне пришлось позвонить ещё раз, пока не явился стюард, молодой мужчина с усиками. Но вот ведь какой еще, видимо, невышколенный - едва вошел, едва увидел меня голую на постели - перестал дышать, смешно надул щеки, выпучил глаза... Ах, эти русские! Сколько в них, однако, загадочности и детской непосредственности!
- В чем дело? - спросила я, играя на всей гамме своего бархатно-чувственного голоса. - Подойдите поближе, я продиктую свой заказ...
По-английски он, видимо, понимал, потому что, спотыкаясь, но не меняя ошеломленного выражения своего лица, подобрался ко мне поближе.
Это меня несказанно развеселило. Тем более он был молодой мальчик, лет двадцати, не больше, и мне показалось, что под его белым пиджаком... вернее, в том месте, где полы его белого форменного пиджака с золотыми пуговицами чуть разошлись, вспучивается нечто весьма неординарное и соблазнительное, с трудом сдерживаемое "молнией" черных брюк. Словно там все готово к взрыву... Я долго не могла собраться с мыслями, пока представляла себе, что будет, если..., и никак, ну никак не могла отвести взгляд от этого неординарного местечка...