Дальше больше! Это я уже в запальчивости кричу, размахивая курительной трубкой. Вот первый конверт, вот поднос с гульденами, вот и домик в два этажа в тенистой липовой аллее. И вот сидишь ты на коленях у сдобницы эдакой первогильдейской, покоишь свою государственную голову меж её естественностей, обтянутых шелками, и тихо улыбаешься, глядя на яхточку у тикового причала.
А ещё, конечно, можно было на Кавказ напроситься, в тифлисское наместничество, на линии. Там было бы даже интереснее, в рамках восстановления Северного Кавказа. Просяная буза, бурка, кормовые и приварочные, бешеные тыщи, валяющиеся в грязи, басалайской выделки шашка на тонком ремешке под погон, точёные кунаки, резня на лукавой свадьбе впотьмах, алла-илла, алла-гу, нападение на почтовый конвой, Анна 4-й степени, ранение, кислые воды, немка с зонтиком, перекинутая через седло, кудрявое небо, шампанское, лихая отставка, Крым, горький миндаль и кресло-качалка на балконе.
Или по морскому ведомству. Майорка. Сочность Сицилии, Бискай, интриги в константинопольском порту, спасение одалисок, перестрелка со шпионами в Констанце…
Но А. А. Башмачкин никудашеньки не едет. Потому как и не человек он вовсе. А какое-то лютое питерское обморочное явление. Худосочная совесть, целью существования которой является стремление жалобить и внушать очевидцу сострадание.
Почему жалость? Почему сострадание? Это у питерцев спрашивайте. Они Акакия Акакиевича даже в одежде копируют, особенно осенью, особенно девушки. Увидишь в мороси сутуловатую фигуру, смутно напоминающую Плюшкина в зелёном пальто, с деревянными бусами и в накинутой бахромчатой шали, – смело утверждай, что перед тобой приличная питерская барышня из коренных пробирается в библиотеку, прабабушка – фрейлина (других прабабушек в Питере не водится), остальные предки – контр-адмиралы и бароны. Кто до революции собирал навоз в Санкт-Петербурге, совершенно непонятно. Не иначе проштрафившиеся с графами фрейлины.
А. А. Башмачкин – морок, высасывающий здоровье и жизненные силы у окружающих.
«И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья…»
Вот он – признак того, что где-то тут прошмыгнул мышью Башмачкин-вампир.
Сам-то он никому шибко не стремился помогать. Подсобил ли он какому ходатаю, вдовице какой, кому-нибудь? Нет. Потому как погружён в абсолютный эгоизм неудачника. Мочит свой хлебушек в стылой невской водичке и трудится ксероксом. Как и любой эгоист-неудачник, не видит он вокруг себя вообще ничего, нет России, нет её жаркого, годного на всё тела, просто взывающего: ну, хоть что-нибудь сделай уже, а?! Нет ничего вокруг для Акакия. Есть только насморочная, шмыгающая, кряхтящая дорога в департамент.